Двадцатое столетие. Электрическая жизнь (старая орфография)

Робида Альбер

— Я г-жа Лакомбъ. Мой мужъ, инспекторъ горныхъ маяковъ, поручилъ выразить вамъ свою благодарность… искреннйшую благодарность…

Г-жа Лакомбъ принадлежала къ весьма ршительнымъ особамъ прекраснаго пола и не привыкла тереться передъ неожиданностями, по тмъ не мене до извстной степени смутилась и положительно не знала, что ей сказать этому проклятому фонографу. Она имла намреніе подйствовать на Филоксена Лорриса

обаяніемъ изящныхъ своихъ манеръ и остроумнаго разговора, но вовсе не подготовилась къ свиданію съ фонографомъ.

— Меня вы не проведете, — сказала она, вставая съ негодованіемъ. — Я вполн убждена, что вы точно также въ Шотландіи, какъ и я сама. Мн уже и раньше доводилось слышать, что вы, сударь, настоящій медвдь, а теперь я убдилась на опыт въ справедливости этой оцнки. Вы съ вашимъ фонографомъ медвдь въ куб, да еще изъ самыхъ невжливыхъ! Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что я возьму на себя трудъ бесдовахь съ вашей машиной…

— Продолжайте, я слушаю, — сказалъ фонографъ.

— Онъ слушаетъ! Этого еще только недоставало, — возразила г-жа Лакомбъ. — Неужели вы думаете, что я прохала восемьсотъ верстъ единственно лишь для удовольствія поговорить съ вами, г-нъ фонографъ? Можешь слушать сколько угодно, голубчикъ! Развсь уши пошире! — Я ухожу! Я знаю теперь, что Филоксенъ Лоррисъ настоящій медвдь, но это не мшаетъ его сыну, Жоржу Лоррису, быть очень милымъ молодымъ человкомъ, къ счастію, вовсе не похожимъ на своего папашу. Онъ, вроятно, унаслдовалъ приличныя манеры и умнье держать себя отъ матери. Мн, право, жаль её бдняжку! Ей должно быть очень несладко жить съ ученымъ медвдемъ вмсто мужа. Впрочемъ, я даже кое-что слышала о томъ, что они живутъ другъ съ другомъ, какъ кошка съ собакой!.. Теперь я вполн убждена, что въ этомъ виноватъ именно ея медвдь-мужъ со своими фонографами…

— Вы кончили? — освдомился фопографъ. — Я записалъ все до послдняго слова…

— Ахъ ты Господи! — вскричала внезапно, испугавшись, г-жа Лакомбъ. — Этотъ негодяй все записалъ. Что я надлала? Мн и въ голову не пришло, что онъ не только говоритъ, но и записываетъ… Теперь онъ повторитъ все, что я сказала. Это чистое предательство!.. Право не знаю, что теперь и длать! Какъ зачеркнуть теперь написанное? Ахъ ты, мерзкая негодная машина! Погоди-же, я тебя проведу! «Ао! Мой котлъ вамъ сказайтъ… Мой аглицкой дамъ, мистриссъ Арабелла Гогсонъ изъ Бирмингемъ, выражайтъ сердечна свой восторкъ отъ знаменита Филлоксъ Лоррисъ…»

Порывшись съ лихорадочной поспшностью въ редикюльчик, который держала въ рукахъ, г-жа Лакомбъ вытащила оттуда вышивку для туфель, предназначавшуюся въ подарокъ ея супругу, и положила ее на фонографъ.

— Мой самъ шиль два туфля къ сей великъ челавкъ… Сказывайтъ пожалуй, что мой зовутъ мистриссъ… Однако, попала-же я въ просакъ! Вдь къ фонографу-то придлана у него маленькая фотографическая камера! Съ каждаго гостя снимаютъ портретъ! Теперь я здсь увковчена… Тутъ ужь ничего не подлаешь. Остается только спастиеь бгствомъ. — Она направилась было къ дверямъ, но поспшила вернуться.

— Я-бы завершила свою невжливость, если-бъ ушла не прощаясь. Что подумали-бы тогда про меня? — сказала она вполголоса и затмъ, нагнувшись къ фонографу, громко добавила —

считаю для себя честью и счастіемъ, что имла удовольствіе бесдовать хоть мгновенье со знаменитымъ Филоксеномъ Лоррисомъ, несмотря на то, что бесда эта неоднократно прерывалась дерзкими выходками надодливой англичанки. Имю честь откланяться великому человку и выразить ему глубочайшее мое почтеніе.

— Имю честь кланяться. Прощайте, сударыня! — отвчалъ фонографъ.

Г-жа Лакомбъ, которую было не такъ-то легко сбить съ позиціи, вернулась въ Лаутербрунненъ очень взволнованная и не сочла нужнымъ хвастаться своими похожденіями.

Нсколько времени спустя Эстелл пришлось держать государственный экзаменъ на чинъ инженера. Она нисколько не боялась теперь этого поврочнаго испытанія, такъ какъ прекрасно къ нему подготовилась. Благодаря совтамъ Жоржа Лорриса, а также полученнымъ отъ него фонографическимъ лекціямъ и замткамъ, она превосходно усвоила себ ршительно все, о чемъ можно было спросить ее на экзамен. Нимало не тревожась, Эстелла пріхала въ Цюрихъ и явилась вмст съ прочими кандидатами и кандидатками въ университетъ. Ободренная отличными отмтками на письменномъ экзамен, она предстала на словесное испытаніе безъ особенно усиленнаго сердцебіенія.

При первыхъ, однако, вопросахъ, обращенныхъ къ ней съ высоты величественныхъ блыхъ галстуховъ ея судей, Эстелла какъ-то разомъ утратила непривычное, искусственное свое самообладаніе. Она то краснла, то блдила, взглянула сперва вверхъ, а потомъ потупила глазки и совсмъ смшалась, но сдлавъ надъ собой энергическое усиліе всетаки начала отвчать. Оказалось, однако, что все, выученное ею такъ добросоветно, перепуталось у ней теперь вдругъ въ голов. Изъ ея знаній образовался какой-то безпорядочный хаосъ, такъ что она на вс вопросы отвчала совершенно невпопадъ. Вх результат получилась полнйшая катастрофа. Плоды всхъ трудовъ Эстеллы пропали даромъ. На устномъ государственномъ экзамен она получила сллошь и рядомъ нули, и экзаменная коммиссія единодушно прокатила ее на вороныхъ.

Бдная двушка пришла въ величайшее отчаяніе и такъ растерялась, что совершенно забыла о предварительномь своемъ соглашеніи съ мамашей. Г-жа Лакомбъ, заране увренная въ успх дочери, ршила захать за ней въ Цюрихъ.

Вмсто того Эстелла наняла первый попавшійся ей воздушный кабріолетъ и, вернувшись къ себ въ Лаутербрунненъ, поручіла фонографу въ гостиной сообщить родителямъ о неудач, а сама заперлась у себя въ комнат, чтобъ выплакать тамъ горе.

Она грустила и плакала уже около получаса, когда вдругъ раздался призывный звонокъ телефоноскопа. Эстелла poбко и неохотно установили сообщеніе между своимъ аппаратомъ и главной станціей.

— Кто бы это могъ быть? — спрашивала она себя, утирая раскраснвшіеся глазки. — Если кто-нибудь изъ знакомыхъ освдомляется о результатахъ моего экзамена, я объясню, что не принимаю и предложу обратиться за боле обстоятельными свдніями къ мамаш.

— Это я, Жоржъ Лоррисъ! — сказалъ телефоноскопъ.