Дядя Ильяс, выходи за меня

Карма Элис

– Слушай, ты только, если Марат вдруг наберёт тебе, не говори, что я звонила, – с опаской добавляет она.

– Ладно, разберёмся, – вздыхаю я, чувствуя, что всё больше и больше увязаю в чужой семейной драме. Впрочем, меня самого она как будто совсем не задевает.

Мы прощаемся с ней, и я откладываю в сторону телефон. Прокручиваю в голове всё, что хоть как-то связано с семьёй Гизатуллиных. Оказывается, немало всего. Как-никак, столько лет жили по соседству, общались, дружили. Со стороны их семья казалась идеальной: суровый и брутальный муж, красивая и хозяйственная жена, умный и обаятельный сын. Вот только я быстро понял, что за красивым фасадом дома прячутся агрессия, неуважение к мнению друг друга и подавление чужой воли.

Я

помню, как впервые увидел Вадимку на перроне железнодорожной станции. Он стоял, слегка растрёпанный и взмокший от пота, и всматривался в окна вагонов. Худой, бледный, но очень симпатичный для парня. Я даже понадеялся, что это девушка, хотя и видел мужскую одежду на нём. Он был совсем не похож на своего отца, ни внешне, ни по характеру. Марат с первого же рукопожатия давал понять, что он тут в доме хозяин, что на него, если что, можно рассчитывать. Его интересовал не я, а моё звание, моя штатная должность, место, что я займу в системе, шестернёй которой являлся и он сам. Вадим же с первого взгляда начал прощупывать, что я за человек. Его глаза, внимательные, цепкие, следили за каждым моим движением. Они как будто говорили: «Сначала я посмотрю, что ты из себя представляешь. И если мне понравится, то мы подружимся». Это странно, но мне хотелось понравиться. Чисто по-человечески. Просто потому, что Вадимка был интересным и живым.

Она его тоже очень любила. И жалела всегда, наверное, потому, что видела его насквозь. Никогда не возражала, чтобы он оставался у нас надолго. Марат даже шутил иногда, что мы так никогда своих детей не заведём, если будем позволять чужим торчать у себя дома. Но мне было жаль выгонять его. Наверное, кому-то это показалось бы глупым и странным, но себе я объяснял такую снисходительность собственным трудным детством и отсутствием друзей. Я пытался найти с Вадимкой общие темы для разговоров, читал книги, о которых он рассказывал, смотрел фильмы, хотя порой даже не понимал их смысл. Когда появилась возможность, мы даже купили компьютер. Хотя нам с ней он был особо без надобности.

Я так заигрался в доброго дядю и старшего брата, что не заметил, как он повзрослел. Как стал смотреть на меня по-другому, иначе реагировать на случайные соприкосновения. Я просто не мог предположить, что у такого мужика, как Марат, сын может оказаться нетрадиционной ориентации. Но чувства невозможно прятать вечно, тем более в таком возрасте. Вскоре я всё понял, и мне стало не по себе. Ни противно, ни мерзко, а именно не по себе. Моя собственная реакция напугала меня куда больше, чем чувства сына армейского товарища. Я ведь рос с теми же гендерно-нормативными установками, что и большинство мужиков в нашей стране. Хотя нет, в моём случае они были даже строже. Ведь отца не стало очень рано, и мужицкое воспитание я получал от деда-мусульманина.

Мне казалось, я должен, как минимум, возмутиться и отчитать его. Но она остановила. Сказала, что я не могу осуждать его, ведь все люди разные. Я возразил, что гомосексуализм порицается Исламом. А она ответила, что не встречала в Коране подобного. Она предупредила, что, если я буду грубым с Вадимом, то у него может на всю жизнь остаться травма. Удивительная женщина. Даже в такой ситуации она осталась деликатной.

И я послушал её, стал реже появляться у Марата. А потом в какой-то момент, когда Вадим был в нашем доме, она просто подошла и поцеловала меня, хотя обычно при посторонних держалась в стороне. Вадим видел всё. И, скорее всего, это был первый и единственный раз, когда я при нём проявил какие-то чувства к своей жене. Но этого оказалось достаточно. Больше он не приходил к нам без причины, а если Гульнара отправляла с поручением, то он выполнял его и сразу убегал.

Так мы прошли этот период втроём, но каждый по отдельности. А после у меня начались проблемы с начальством, и стало совсем не до эмоций. Марат говорил мне: «Не лезь на рожон. Этот молох тебя перемелет, глазом не успеешь моргнуть». Но я не мог молчать, когда половину части распродали и разворовали. Даже когда понял, что потеряю всё,

продолжил стоять на своём. Разбирательство продолжалось долгие месяцы. Но в конечном итоге, меня же сделали козлом отпущения и вынудили написать рапорт. Она всё это время была рядом и только благодаря ей, я не наломал дров ещё больше и ушёл, сохранив хоть какое-то достоинство. Мне казалось, вместе мы сможем это пережить. Казалось, всё будет хорошо. Но то ли трагическая случайность, то ли моё патологическое невезение, но всего через несколько недель после моего увольнения её сбила машина. Прямо возле дома на пешеходном переходе.

Последняя связующая с миром нить была оборвана, и моя бесполезная оболочка, будто воздушный шар, отправилась дрейфовать в стратосфере. Не знаю почему, но единственное, что я запомнил на похоронах – это заплаканная моська Вадима: его опухшие глаза, и алые губы, вытянувшиеся в кривую линию на бледном лице. Сейчас, спустя долгое время, я понимаю, что ему было действительно больно за меня.

Я понятия не имел, что с ним стало за то время, пока мы не виделись. Гульнара говорила, что он поступил в университет в Санкт-Петербурге. Возможно там, в городе с весьма неоднозначной репутацией, Вадимка влюбился в кого-то ещё. В глубине души я надеялся, что так оно и есть. Что нашёлся и для него хороший парень его возраста и без ментальных проблем. В этом случае я бы, пожалуй, наверное, поддержал бы его, чем смог, несмотря на все загоны и противоречия. Но даже если вдруг окажется так, что у Вадима что-то сохранилось ко мне, совместное проживание со мной в настоящем должно было развеять остатки иллюзий в его голове. Ведь от того меня, что нравился ему прежде, практически ничего не осталось.

Я переехал в этот дом прошлой осенью. Один из бывших сослуживцев продавал за бесценок после смерти родственника. Халупа, конечно, та ещё. Дед, что прежде жил тут, за состоянием дома и построек следить перестал ещё лет двадцать назад. Но мне на тот момент было всё равно, главное – подальше от любопытных глаз. А с этой точки зрения место идеальное, от соседей удаленное. Крайний дом, как-никак. Рядом речка с высокими ивами. Тишина кругом. Иногда, правда, из соседних деревень молодняк всякий приезжает на мотоциклах. Тогда шум стоит, визги девчачьи. Но и они больше, чем на два часа не задерживаются, а после снова всё успокаивается, и время будто замирает.

Часы на стене возвещают о прошествии ещё одного небольшого рубежа. Я оглядываюсь по сторонам и думаю, с чего бы начать подготовку к встрече гостя. Возникает странное чувство в теле, будто до этого я всё это время лежал неподвижно, а тут вдруг встал и статичная кровь снова разлилась по венам. Я пытаюсь вспомнить, чем Вадим обычно занимался, когда бывал у нас, что ел. Мысли в голове рождаются хаотично, перемешиваются и становятся какой-то несуразицей. Понимаю, что нужно начать с чего-то одного и двигаться по порядку. Как на службе было: пополнение личного состава, значит, действуем в соответствии с правилами и предписаниями.

Первым делом я прибираю и проветриваю дом. Вдруг понимаю, что мне Вадимку даже спать положить негде. Приходится ехать в районный центр за постельным бельём и подушкой. Как назло, встречаю соседку. Она долго разглядывает мои покупки, щурится с хитрецой, а потом спрашивает:

– К вам, Ильяс, никак невеста приезжает?

– Племянник, на лето погостить, – отвечаю я и стремлюсь поскорее уйти. Не хочется давать ещё больше поводов для сплетен.

Вообще это не в первый раз, когда кто-то со мной заговаривает о другой женщине. Тётка с материной стороны мне новую жену начала искать месяца через два после похорон. По этой причине я с ней и не общаюсь теперь. Для меня жена была только одна, и ни о ком другом я думать не мог. И дело не только в любви. Она знала меня. Как и Вадима, тоже видела насквозь и при этом как-то умудрялась быть со мной счастливой. Она не пыталась переделать меня, не множила комплексы. Просто любила, просто принимала и уважала, как один взрослый человек другого. Ну разве такую женщину мог кто-то заменить?