Дядя Ильяс, выходи за меня
Шрифт:
Впервые за долгое время я ощущаю какой-то душевный подъём. Вадим ещё даже не приехал, а уже заставил меня изменить свою привычную рутину. И это кажется удивительным. Но как-то анализировать этот феномен я не собираюсь. Мне достаточного того, что я начал что-то чувствовать. И это не чьи-то подслушанные эмоции, а мои собственные. Пусть совсем чуть-чуть, но я волнуюсь и переживаю о том, смогу ли устроить всё вовремя.
Машка с интересом наблюдает за мной из своего загона. Я так забегался, что забыл про неё сегодня. Сену она не очень рада,
Я снова представляю худого и бледного парнишку с алыми губами и горящими глазами. Вспоминаю, как трепал его по голове. Кажется, на ладони всё ещё чувствуется покалывание от непослушных, торчащих в разные стороны волос. Он наверняка подрос сейчас, и, наверное, не такой худой, мужает ведь всё-таки. Но мне хотелось верить, что взгляд его не изменился.
Накануне я плохо сплю ночью. В основном из-за жары, но и волнение тоже никак не отпускает. В итоге встаю, когда ещё темно, и отвожу козу на пастбище. По возвращению читаю фаджру, а затем собираюсь на автостанцию. Ехать туда минут двадцать, а до автобуса Вадима часа три. Но я понимаю, что всё равно не смогу ничем больше заниматься – слишком высокое напряжение.
Только на автостанции я расслабляюсь. Задрёмываю под утренними лучами солнца и не замечаю подъехавший автобус. Все прибывшие, встречающие и провожающие постепенно разъезжаются. Остаёмся только мы: я в машине за мутным стеклом и он с чемоданом на лавочке. Конечно, я сразу же узнаю его, хоть он и выглядит иначе. Высокий, ноги длинные в узких штанах, майка спортивная, открывающая плечи, ключицы и татуированную шею. На переносице тёмные очки, на запястье какие-то нитки. Он скучающе разглядывает окрестности, пожёвывая жёлтую травинку.
– Ты бы не совал гадость всякую в рот! – кричу я ему, приоткрыв окно. – У нас весной два человека от мышиной лихорадки умерло.
Вадим вскакивает и делает несколько шагов к машине. Снимает очки, щурится. На секунду на лице отражается сомнение. Алые губы вытягиваются в линию. Я не могу сдержать улыбку. Отчего-то сердце в груди бьётся быстрее.
– Дядя Ильяс? – спрашивает он хмурясь.
Я выхожу из машины. Осознаю, что выгляжу ещё хуже, чем мне казалось. Видимо, не узнает меня Вадимка. Становится немного неловко.
– Здравствуй, Вадим, – произношу я, стараясь быть как можно приветливее.
– Дядя Ильяс! – его глаза на секунду вспыхивают тем самым живым огнём, и он бросается ко мне с объятиями.
Я теряюсь, не зная, как реагировать. Не припомню, когда ко мне в последний раз человек подходил так близко. Но вроде бы кажется, что по-братски обнять можно. Он ведь мне не чужой, и не виделись мы очень давно. Я кладу руку ему на спину. Он вздрагивает и шумно выдыхает. Мне
Часть 3 «Как я мог такое допустить?»
Вадим
Тревожное чувство продолжает нарастать в присутствии отца. Он это видит, как и мама, и даже случайные свидетели, вроде соседей по улице и продавца в местном магазинчике. Я пытаюсь отвлечься на игры или музыку, но нервозность не проходит, и я вздрагиваю всякий раз, слыша шаги рядом с моей комнатой. Это так грустно, что даже смешно порой, я ведь, блин, совершеннолетний и ничего криминального не делаю.
Моё напряжение невольно передаётся эмпатичной маме. Как это было в период выпускных экзаменов в школе, она начинает подсовывать мне шоколадки и другие вкусности, а когда я вызываюсь помогать ей, даёт самую простую работу. Эти её неумелые попытки поддержать выглядят немного забавно. Наверное, мы бы даже смогли поговорить с ней, если бы я решился. Но мне вдруг начинает казаться, что в нашем доме даже у стен есть уши.
На десятый день моего пребывания дома за ужином мама вдруг произносит:
– Вчера с тёткой разговаривала. Ей деревенские страсти всякие про Ильяса рассказывают.
При упоминании о дяде Ильясе моё сердцебиение невольно ускоряется. Я знаю, что с первой любовью покончено, тут дело в другом. Что называется, на воре и шапка горит – кажется, будто они про Ильяса вспомнили только, чтобы меня скомпрометировать.
– Мало ли, о чём сплетничают, – сурово отвечает отец, не переставая жевать. А я в ожидании смотрю на маму, надеясь, что она продолжит.
– На шее, говорят, следы от верёвки. Ты давно с ним созванивался? – спрашивает она.
У меня всё холодеет внутри от ужаса. Я знаю, что дядя Ильяс очень болезненно переживал смерть жены. Воспоминания о дне похорон до сих пор отчетливо сохранились в мозгу. И всё-таки я бы никогда не подумал, что он пойдёт на столь отчаянный шаг. У меня вдруг возникает острое желание увидеть его или хотя бы позвонить просто, чтобы убедиться, что он в порядке, и успокоиться.
– Не помню, – нервно отвечает отец. – Может, весной или осенью.
– Ох, что-то неспокойно мне, – вздыхает она и начинает похлопывать себя по груди. – Разилю ещё во сне видела.
В очередной раз убеждаюсь, что мама – мастер нагнетать обстановку. Вот и про жену дяди Ильяса вспомнила. У меня перед глазами на секунду появляется её образ. Она была очень красивой, изящной, худенькой. Глядя на неё, я раньше очень сильно боялся поправиться. Казалось, что так у меня будет меньше шансов понравиться дяде Ильясу. (Будто они вообще были.)
– Ну что ты начинаешь-то?! – возмущается отец, откладывая ложку в сторону. – За столько времени не помер, так наверное уж будет жить.