Эдуард Лимонов
Шрифт:
«Мы поехали воевать, потому что внимательно прочли Лимонова и восприняли это всерьез, а как иначе?» — сказал мне «Гектор», когда мы вернулись из морга и пили водку на кухне, опустошенные.
Воспроизведу здесь некролог, написанный к сорока дням со дня его гибели:
«Ну что сказать тебе, друг, теперь, когда закопали тебя в сыром питерском песке на Южном кладбище?
Мы ровесники и знали друг друга ровно 17 лет, полжизни, которая была прожита нами вместе с партией, куда мы пришли с разницей в полгода. Много воспоминаний накопилось за это время.
Наша первая
В конце 90-х мы хулиганили по ночам, разбивая булыжниками окна дорогих “буржуйских” иномарок. Прыгали у сцены на концертах НОМа, дрались с ультрас “Зенита”, докопавшимися до твоего партийного значка с серпом и молотом, выпивали в подворотнях и вели неспешные беседы в обезьянниках. <…>
Год назад мы обсуждали с тобой победу евромайдана. Ты переживал за Крым, Харьков и Одессу, говорил, что “западенцы победили, сейчас будут куражиться и навязывать себя остальным. А русские слишком смирные, слишком привыкли подчиняться. Люди на востоке пасут овец…”.
Люди перестали пасти овец и восстали. В декабре ты уехал в Луганскую Народную Республику — воевать под красным флагом за свободу Новороссии. “Не хочу пиариться”, — сказал ты человеку, отправлявшему тебя туда, попросив никому ничего не говорить.
Началось наступление наших на Дебальцево. Утром 8 февраля, возле поселка Комиссаровка (символичное название, как и многие другие, мелькающие в боевых сводках Донбасса), на передовой ты прикрывал разведгруппу, выносившую раненого. Это был твой второй боевой выход. Тебя и еще двоих ополченцев накрыло минометным огнем укропов. Вы погибли, но раненого спасли. “Нет больше той любви, кто положит душу свою за други своя”.
Совсем чуть-чуть ты не дожил до победы. Через несколько дней ополченцы — и твой отряд в том числе — вошли в Дебальцево и зачистили его. А ты как раз собирался в отпуск домой в это время.
Последнюю эсэмэску от тебя я получил в декабре. “Венок от партии надо на похороны принести”. Ты писал про умершего в колонии Шутова, а получилось, что про себя. Венок от партии был. И много других.
На твое отпевание и похороны пришло несколько сотен человек — мало кого так хоронят. Здесь были самые разные люди: и нацболы во главе с вождем, и боевые товарищи, и комиссар твоего отряда, и коллеги-педагоги, и твои студенты, и спутники по геологической экспедиции на Таймыр, и руководитель твоей секции по рукопашному бою…
Когда все пошли за гробом от церкви, к могиле по подтаявшему снегу и колонна растянулась по дороге, стало ясно, что это твое последнее шествие. Ты возглавлял его. Только не было кричалок и знамен. Впрочем, два флага было — партийный с “лимонкой” и Новороссии. Их мы свернули и положили тебе в гроб перед тем, как его заколотили и опустили в могилу.
Ты жил светло и светло умер, друг. Если бы русские были такими, как ты, мир принадлежал бы нам. Прости
Похороны Жени по времени совпали с приездом Лимонова для выступления в ДК Ленсовета, поэтому он присутствовал на церемонии. Выйдя к гробу, Эдуард вспомнил фотографию из курехинского бункера 1997 года, где Женя сидит в первом ряду в кепке с эмблемой Г.О. «Все эти годы он был с нами, и я горжусь, что у нас такие люди».
Потом поминали воина Евгения и у нас дома. Моя младшая дочка Пелагея забралась на колени к Лимонову и просидела там почти весь вечер. Подвыпивший Эдуард обнимал ее, целовал ножки и ручки, а в конце стал прямо-таки запихивать их в рот, напоминая со стороны пожирающего младенца кровожадного Кроноса, что, впрочем, ребенка ничуть не смутило.
Лимонов, которому на следующий день после похорон стукнуло 72, выходит, был в два раза старше Жени.
Как обычно на этой войне, идущей в виртуальном пространстве не менее активно, чем в реальном, после появления в сети информации о смерти Жени поднялся целый грязевой шквал ругани и проклятий украинцев и российской либеральной интеллигенции. Не знавшие Павленко — интеллектуала и франкофона — при жизни люди писали об «утилизации генетического мусора» из России украинской армией. Само собой, его называли террористом и убийцей мирных жителей. И, естественно, назначили виновным в его гибели Лимонова.
Вот, к примеру, что написал бывший вице-премьер Альфред Кох: «Когда в войнах, в которые толкали их вожди, погибнут все нацболы, то останутся только Лимонов и Прилепин. И люди будут судить о том, какими были эти мальчики, по этим двум персонажам (других-то нету). И будут говорить про них: говно, а не люди… Короче, этих нацболов — не жалко. Говно народишко. А на самом деле — их жалко… До слез. Бедные, обманутые своими вождями мальчики… Прости их Господь. Их кровь на тебе, Прилепин, и на тебе — Лимонов».
Опять «обманутые мальчики»… Это про немногим младшего, чем Прилепин, 35-летнего мужчину, который сам кого хочешь мог сагитировать. Вероятно, это своего рода рок, который будет преследовать нацболов всегда, вплоть до гробовой доски в пенсионном или ином возрасте.
15 февраля после беспрецедентных, продолжавшихся весь вечер, всю ночь и утро переговоров Путина, Меркель, Олланда и Порошенко в столице Белоруссии были заключены вторые Минские соглашения и объявлено новое перемирие. (Что, впрочем, не помешало ополченцам дожать группировку ВСУ в Дебальцевском котле и зачистить его.) По сути, они мало чем отличались от приказавших долго жить аналогичных сентябрьских соглашений. Тот же отвод тяжелой техники от линии соприкосновения сторон. Те же «отдельные районы Донецкой и Луганской областей Украины» вместо ДНР и ЛНР. Те же смутные требования принятия закона об «особом статусе» этих территорий и проведения там выборов по украинскому законодательству. С самого начала обеим сторонам было очевидно, что все это выполняться не будет, и вступление соглашений в силу рассматривалось и в Киеве, и в Донецке с Луганском как возможность передышки после тяжелейших боев за Дебальцево.