Её Сиятельство Графиня
Шрифт:
— Вижу, ты заинтересовался, — тётушка увела Демида подышать свежим воздухом.
— Едва ли, — не нужно было быть большого ума, чтобы понять, о чём — а точнее о ком — она говорит.
— Ну меня-то можешь не обманывать. Чудесная девушка, ты знаешь? Я получила о ней с десяток писем — всякий мой знакомый, кто встречал её на пути в Петербург, потрудился выразить своё к ней восхищение. Она совершенно волшебным образом, как искусная интриганка, ловила по дороге очень выгодных господ, все — сторонники реформаторского дела, и каждого она непременно расположила к себе. Не находишь интересным?
— И правда…
—
— Но ведь она знает о вашем положении при дворе.
— И всё же сдержанность — отличное качество, а её сдержанность — гордая, холодная — настоящий бриллиант. Едва бы всякая девушка, будучи почти вдовой, пришла на такое большое событие, укутанная так, что не разглядеть прикрас. А ведь прикрасы точно есть, не думаешь?
— Полагаю, — про «прикрасы» Демид был уверен, хоть и в темноте, но в первую их встречу графиня была без вуали, а эти тонкие черты…
— Очень занимательно… Я приглашу её в Кружок — не думаю, что откажется. Все писали, что она крайне заинтересована в крестьянском вопросе, и, уверена, она точно знает, что в Кружке сможет об этом поговорить.
— Хотите бросить ягнёнка в пасть своим нудным львам?
— Ох, мой дорогой племянник, ты разве не заметил? Она вовсе не ягнёнок, разве что прикрывается его тонкой шкуркой. Перед нами сегодня предстала волчица — юная, но выказывающая все признаки будущей царицы леса.
— Вы бы поостереглись…
— Да что ты! — хохотнула княгиня. — Очевидно же, я не прочу ей трон, поболе того — даже сунь ей его под нос, она не согласится. Ты бы слышал их разговор с Александром! У меня прямо поджилки затряслись — графиня мгновенно могла впасть в немилость, но, волей случая, всё произошло наоборот. Уверена, Александр ещё расспросит меня о ней.
— И что же она сказала?
— Выразила одобрение амнистии репрессированных.
Демид еле сдержал улыбку. В целом, подобное безрассудство свойственно той Елизавете Вавиловой, которую он успел узнать. Вообразить, что императору нужно чьё-либо одобрение?.. Да, случай острый, даже комичный.
Глава 7
Санкт-Петербург
Поместье Елизаветы Вавиловой
— Олежа, — подозвала тихо. — Дело есть.
— Да-с?
— В вольных грамотах смыслишь?
— Смыслю-с, в палату надобно будет обратиться, ежели желаете кого…
— Сестре твоей надо бы выписать…
— Лиде?
— Она уже и не выходит из бреда, чудом, что столько держится. Надо поторопиться, пусть отойдёт как свободный человек.
— Барыня… — посмотрела на Олега. Ну вот — глаза на мокром месте, довела! А таким крепким казался…
— Давай-ка, возьми себя в руки. Отцу твоему, сам знаешь, не могу доверить: он всё отрицает, что Лида — не жилец. Не надо старику сердце трепать…
— Я всё подготовлю, барыня. Благодарствую-с.
— Это меньшее, что я могла бы сделать. Знаешь, я всегда думала, что освободить крестьянина — дело на раз-два, а в итоге во всех этих бумагах так и не поняла, что да куда…
— Сударыня! Ваше сиятельство! — мальчик
— Письмо? Давай сюда, — улыбнулась. Детей в поместье оказалось много, как и взрослых, и все — по подвалам. Нынче же каждого переселили в комнаты повыше, поместье не то, что большое — огромное, и всё — пустое, одно эхо гуляет да портреты излишне живыми лицами смотрят со всех стен. Их, к слову, я наказала поснимать — не по душе мне такое искусство, есть в этом нечто потусторонне, отчего холодок по спине ходит и сны дурные преследуют. — От княгини, — проговорила удивлённо. — Зовут в Михайловский, посетить Кружок.
— Какая честь! — восхитился Олег. — Известно-с, крутятся самые люди!
— Известно, — кивнула. — Значит, правильно я поняла вопросы княгини. Изволили проверять.
— Проверку прошли-с, полагаю?
— Да кто знает?.. Готовьте экипаж, отправлюсь сейчас же. Интересно, приглашение отправили впритык, чтобы у меня не было времени отказаться или согласиться?
— Чтоб не отказались, иначе зачем же звать, ваше сиятельство?
— Да кто знает? — повторила.
Собиралась в спешке. Наряды мои не менялись примерно с тех пор, как мне исполнилось тринадцать — и я любила их закрытость. В вуали, к слову, не было никакой надобности, скорее она защищала меня морально — так, по крайней мере, я могла быть уверена, что моё настроение не считают по лицу. Не умею я играть — нисколько. Улыбаюсь часто, а когда неловко — ещё чаще, что точно могут понять превратно. А у меня и муж при смерти, по меньше мере грубо сверкать зубами направо и налево, пусть мне и всё равно на Фёдора. Да, вуаль, определённо, придумал кто-то, кто о женщине заботится, за ней — как за каменной стеной.
Была у нас проездом одна дама, русский она знала плохо, часто с французского перескакивала на немецкий — свой родной язык. В наши края её занесло на лечение, о водах Кавказа говорили по всей Европе. Она давно и прочно была вдовой, о новом браке никогда не думала, но к чему я её вспомнила, она — почти не снимая — носила вуаль.
Мне всегда казалось, что это этакая вдовья изюминка, мол — мой траур должен быть виден, — но за одним разговором она рассказала мне, что вуаль для неё — как маска, и эту маску не надо удерживать — она не слетит, как те, что дамы носят в обществе. Привычку носить вуаль она заимела ещё задолго до смерти мужа, он увлекался древним миром и нередко рассказывал ей о том, как женщины высочайшего света того времени предпочитали себя вести, как одевались. С тех пор, по чуть-чуть, она вводила вуали в свой гардероб, а в один момент и вовсе не смогла от них отказаться.
Вот и я, как она. Один раз получив эту свободу — отказываться от неё не хочется.
Экипаж был прогрет до духоты, но мне так даже больше нравилось. В это время года в Петербурге темнело рано. Как рассказывали, зимой можно дня вовсе не застать — настолько он короток. К подобному привыкалось трудно, но я надеялась, что знаменитые летние белые ночи смогут уравновесить ситуацию. За окнами не виднелось ничего особенного, на главные улицы мы выехали не скоро, и вечер четверга не отличался особой многолюдностью.