Её Сиятельство Графиня
Шрифт:
Демид слушал каждую её историю с замиранием сердца. Лиза боялась делиться всем разом, но постепенно раскрывалась. Она называла себя глубоко верующей, но совершенно не выцерковленной, она считала себя последовательницей Христа, но не православной, не католичкой, не лютеранкой, лишь той, что верует: Бог — Создатель всего, что Он — определяет прошлое, будущее, настоящее, что нет Ему равных, что Он — не подобен своим творениям, что Он — Милосердный, но Справедливый, что его нужно любить и бояться, и что только Его заветы — важны. В часы болезни, жара, она шептала
Демид никогда не был кем-то, кто задумывается о столь больших вещах, но рассказы Лизы определили и его мораль — отныне он разделял её взгляды и поклялся вместе с ней идти путём истины — так это важно было для неё.
— Не там правда, где большинство, не там, где расписные своды, где многословные философы, священники, духовники. Правда проста и известна нам с рождения, она есть часть нашего естества, от нас лишь требуется следовать ему, не душить, ведь каждый среди тысячи своих путей имеет тот единственно верный, который и должен выбрать, но не каждый сумеет.
Демид силился понять, но знал — его сердце ещё недостаточно открыто, разум так и не научился быть чутким. И всё же верил — он, непременно, придёт к пониманию бытия, разделит то, чем светятся глаза его возлюбленной.
Весть об отмене крепостного права застала их в Иркутске, недалеко от пункта назначения.
«Милостію Нашею… Княгиня Воронцова помилована… Признавая заслуги и большой вкладъ въ созданіе кр?постныхъ реформъ… надлежитъ вернуться во столицу…»
Ни Демид, ни Лиза, не прочли указ полностью — лишь пробежались сквозь строки. Это казалось насмешкой — весь путь, едва ли не смертельный для них, позади, и вот — помилование! «Надлежит вернуться во столицу» — а кто их спросил? Вновь дорога? Казалось, каторга — и та милее.
— Я не хочу, — глаза на исхудавшем лице выглядели огромными, и столько в них было усталости и печали, которых Демид не мог себе простить. Он обязал себя защищать её, облегчить ей путь, но смог ли? Едва ли… Иногда ему казалось, что добавил возлюбленной лишь больше проблем, но она отрицала, не давала думать о себе самом плохо, смотрела с восхищением и очевидной любовью, и тогда Демид вновь успокаивался.
Он избегал близости с нею, хотя мысль о наследниках не покидала его головы. Болезненность Лизы не оставляла надежд, понеси она в пути — не выжила бы. Но сама Лиза не разделяла подобных взглядов и нередко приходила к Демиду, требуя внимания, ласки, близости. Её обижала отстранённость супруга и ни в какую она не желала признавать его правоту. Почти сдался и Демид — есть ли хоть в одном мужчине силы устоять против женщины? А против любимой женщины? А против любимой женщины, что по праву принадлежит ему?
Они направились обратно в Петербург, надеясь завернуть на полпути куда-нибудь подальше, но куда — Демид не знал. Лиза же искала лучшее место для них, но пока — не находила.
Ей нередко писали из столицы — письма от мужчин она неизменно приносила ему, хотя он и не просил.
Часто ей писал Лев. С годами интонации его переменились — он всё более недовольно отзывался о свете, о столице, о власти.
«Зд?сь н?тъ свободы — и уже не будетъ. Н?тъ ни мысли, ни в?ры — лишь одержимость въ прит?сненіи. Если вы всё еще думаете, что сможете жить тутъ, я скажу прямо — для васъ то будетъ невозможно. Вамъ не дадутъ того, какъ не даютъ и мн?. Я подъ постояннымъ подозр?ніемъ, не только власти — народъ презираетъ меня. Эти люди охотно принимаютъ блага, но боятся всякихъ перем?нъ. Для нихъ я — в?роотступникъ, не такой, моя в?ра — не та, но что имъ изв?стно о моей в?р?? Кличутъ безбожникомъ, но разв? не они сами таковы?
Вы сами понимаете, что это значитъ для васъ. Хочу в?рить, глупцовъ — меньшинство, но кричатъ они громче, оттого никакой любви къ вамъ не останется такъ скоро, какъ скоро вы начнете заявлять о себ? откровенно. Люди лишь стадо, пугливое, безц?льное. Я знаю, вы не сможете молчать, а значитъ, зд?сь вамъ не дадутъ дышать, васъ сд?лаютъ чужой, заставятъ сдаться, но вы не сдадитесь, и тогда это общество попытается васъ сломить…»
Ах если бы подобное до них пытался донести только он! Каждый, кто желал Лизе добра, прямо или иносказательно заявлял о том, что лучшее место для неё — где угодно, но не в Петербурге. Демид и сам так считал, но всё не мог определиться, куда им податься. Ведь едва ли их нежелание возвращаться в столицу примут при дворе, а значит, отправиться нужно туда, где их будет трудно достать.
Пока они продолжали путь вместе с определённым им эскортом.
— Письмо от Ильи! — радостной выкрик вырвал Демида из размышлений. Лиза всегда радовалась вестям от братьев, и всё же именно к Илье Демид испытывал особую ревность.
— И что там?
— Пишет из Стамбула. Удивительно, что письмо нашло нас!
— Предопределение, — ответил Демид так, как всегда отвечала Лиза.
Он внимательно следил за тем, как менялось её лицо: по мере прочтения Лиза становилась всё грустнее.
— Плохие вести?
— Нет, хорошие. У него всё хорошо, просто… такое чувство, что мы уже не встретимся больше никогда.
Илья писал о своём путешествии и, казалось, наконец он нашёл себя.
«Зд?сь всё иначе, ч?мъ въ Россіи, Лиза. Насъ всегда пытались уб?дить, что османы — варвары, но почти каждый зд?сь — ученый, философъ, духовный наставникъ. Они не боятся знаній. Намъ внушали, что слова Господни — лишь для рукоположенныхъ, что мы, обычные люди, не въ прав? размышлять о нихъ, а лишь должны слушаться ихъ, знающихъ. Зд?сь же знать Писаніе — обязательство, они учатъ его съ первыми же своими словами, на томъ язык?, на которомъ оно написано.