Её Сиятельство Графиня
Шрифт:
— Я согласен с вашими утверждениями, но отчего вы заговорили об этом? Честь, ценность?
— Покрывало твоей жены напоминает мне о родине. Воистину, скромность — это украшение верующего, а женское покрывало — знак её чести. Раньше подобное могли позволить себе лишь женщины высших сословий. Вы ведь дворянских кровей? — Демид кивнул. — Аллах сказал: «Опускайте взоры свои и оберегайте целомудрие своё», и вы оба — славно следуете этому завету.
— Господь определил это каждому верующему, — тихо проговорила Лиза. — Наказал каждому посланнику передать об этом их общинам,
— Как отрадно слышать речь знающего, — старец почтительно кивнул. — Что же вы хотите услышать о Бухаре?
— Всё, — Лиза, переполненная эмоциями, прижала руки к груди. В этом худом, крохотном старце она увидела что-то родное. Он словно бы отражал вековую историю и мог поведать ей столько неведанного доселе, что становилась даже страшно от того, как мало Лиза прожила в сравнении с его годами, как мало она видела и как мало знает.
— Ах, Бухара!.. — воскликнул он. — Мать мне, и сестра, и дочь — живая, прекрасная своими днями, но ещё красивее — ночами. Как много сердец бьётся в ней, как много улиц рассекает её словно вены — тело, как шумны её площади!
В каждом его слове было столько любви, что Лиза ненароком вспомнила родной Кавказ. Кажется, её любовь и в подмётки не годится той, что испытывал старец. Он рассказывал о языках, на которых говорят в Бухаре, о товарах, какими там торгуют, о книгах, которые пишут их учёные, о десятках институтов — для мужчин и женщин, о медицине, которая во многом опережала весь мир. Но особенно благоговейно он рассказывал о мечетях, по его словам столь красивых, столь искусно расписанных, что каждый раз ты находишь в её узорах что-то новое.
— Но ведь то можно сказать о Стамбуле, Ташкенте, Казани… — Демиду было интересно, что скажет старец на это. Лиза же возмущённо стукнула его под столом.
— Но могут ли они похвастаться тем, чем Бухара? — загадочно и довольно протянул бухарец.
— Чем же?
— В Бухаре хранят знания тысячелетий!
— Как же это? — Лиза затаила дыхание. Казалось, старец знал, что она хочет услышать и затрагивал самые чувствительные струны её души.
— Бухара полна домов, что больше дворцов султанов, но живут там не люди — книги!
— Библиотеки? — осторожно, не желая обидеть, уточнил Демид.
— Они! Туда приходят ищущие знания, там открывают уроки — учат астрономии, медицине, философии, но главное — религии. Мы называем это медресе.
— И туда может прийти каждый?
— Всякий — бедняк, богач, ребёнок, взрослый. Для женщин в Бухаре открыты дома без мужчин, чтобы не смущали разумы друг другу.
— А что за книги в этих библиотеках?
— Есть печатанные брошюры последних десятилетий, но есть — и манускрипты, древнее которых не найти по всему миру. Эти книги помнят руки великих учёных.
Демид смотрел на сжатые кулачки жены, понимая, её сердце уже там — среди тысячи книг, под сводами загадочных медресе.
Когда они вернулись в комнату, Лиза, перенасытившись разговором, тут же уснула, а Демид не смог, продумывая их дальнейший путь. Он вновь спустился вниз: старец всё ещё сидел у камина и поприветствовал его, как старого друга.
—
Они говорили до самого утра. Спустя час после рассвета в постоялый двор прибыл почтальон, передав хозяину письма.
— Тут вашей жене.
Письмо было для Лизы. Попрощавшись с бухарцем, Демид вернулся к себе. Лиза уже не спала и тут же прочитала письмо. Цыкнула.
— Что там?
— Мы едем в Бухару.
Демид улыбнулся. Ему было приятно осознавать, что он хорошо знает свою жену — за эти годы не полностью, но смог её разгадать.
Письмо же было от Витьки — он писал редко, но всегда по делу, докладывая барыне обо всём самом важном. Новости были нерадостными.
«Ежели вы на пути обратно — тутъ справятся и безъ васъ. У?зжайте, барыня, куда подальше, зд?сь вамъ больше не м?сто. Передано мн? вашими знакомыми, что хотятъ васъ въ столиц? запереть. Да не какъ птичку, а какъ мышь въ мышеловк?.
По им?ньямъ вашимъ рыскаютъ, вынюхиваютъ. Дов?рія у опред?ленныхъ лицъ къ вамъ не прибавилось — жизни вамъ тутъ не дадутъ, за каждый шагомъ хотятъ сл?дить, каждую вашу копейку — считать. Ежели вернетесь — о путешествіяхъ можете позабыть. Головное им?нье давно подъ надзоромъ, бывало, въ город? ловили слугъ — разспрашивали о васъ. Васъ тутъ ждутъ, но не съ распростертыми объятіями, а съ кандалами и плетью.
Но то полб?ды. Реформы не привели къ тому, чего всё ждали. Люди б?дн?е, ч?мъ раньше, бояре — нагл?е, и народъ, что благодарилъ васъ не такъ давно, уже обвиняетъ. Пока голоса единичны, но вы и сами знаете — всё впереди.
Одна лишь вы учили крестьянъ, и на вашихъ земляхъ всё благополучно, но у другихъ… Неучъ, получившій волю, но не знающій, что съ ней д?лать — существо жуткое, не многимъ лучше кр?постного, позабывшаго свое челов?ческое начало.
Надежды многихъ разбиты, и на васъ обрушится безбожная неблагодарность — чего никто, кто любитъ васъ, вамъ не желаетъ.»
— Мне очень жаль, — Демид обнял жену, поцеловав в макушку.
— Ждать признания людей — гиблое дело, слишком они переменчивы. Я не жалею — и ты на жалей.
Эскорт они отпустили вместе с большей частью своих вещей. Надежда была, что с дорогой они справятся за два месяца по торговому пути: Тобольск, Омск, Семипалатинск, Ташкент, а затем — Бухара. Офицер эскорта сначала было пытался воспротивиться, но приказа доставить Воронцовых против воли не было, а значит, Демид и Лиза были вольны в своих передвижениях.
Офицеру же они и передали письма — Лиза своим, Демид — своим. О том, куда они направятся, говорить не стали, но попрощались — возможно навсегда — и распорядились об имуществе. После, конечно, самым доверенным людям, они сообщат все подробности, но пока… Нужно было скорее покинуть Россию — кто знает, что взбредёт в голову императору? Сегодня помилованы, завтра репрессированы — обычное дело.