Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969
Шрифт:
Эта выбивающаяся первая часть, безусловно, самая примечательная. «Китайские маски» – рассказ о чудовищных издевательствах, которым подвергают пятилетнего ребенка другие дети на кошмарном празднике. Во всех отношениях Крестон преуспевает в том, чтобы воссоздать восприятие себя-ребенка. Ей удается передать интенсивные, очень незрелые, типичные детские чувства – всю гамму от страха до восторга, от возбуждения до скуки. Она, как Уна Хант, пишет проницательные комментарии, но также использует несобственно-прямую речь и диалоги, которые делают сцены яркими и настоящими. Как Аллинсон и Салверсон, она иногда пишет о «моментах», когда она переживает нечто особенное. Однажды она думает: «Убей себя» 98 . В другой раз ее поражает прозрение, красота 99 .
98
Ibid. P. 63.
99
Ibid. P. 142.
Сочинение Крестон подчеркивает то, что уже стало понятным по автобиографии Мэри Баттс: в этот период английские женщины ощутили свободу писать об интимных,
100
«Conversation Piece: Childhood in a Stately Home», review of Enter a Child, by Dormer Creston // TLS. 1939. October 14. P. 594.
101
Creston D. Enter A Child. P. 38–39.
102
Ibid. P. 41.
103
Ibid. P. 47.
Несколько немецких работ 1930-х годов также экспериментируют с воссозданием детской перспективы. В коротком произведении «Море», опубликованном в сборнике «Страна детства: родина и воспоминания юности» (1930), состоящем из более традиционно написанных работ, Агнес Мигель пытается воссоздать свою первую встречу с океаном с точки зрения маленького ребенка. Ей это не вполне удается. Неудержимый автор, Мигель не может удержаться, чтобы не включить в детскую перспективу словарный запас, перспективу и комментарии взрослого «я». Она слишком много «помогает» и тем самым портит эффект. Мигель была известной, плодовитой писательницей, еще одной уроженкой Восточной Пруссии, присягнувшей Гитлеру в 1933 году. В других произведениях, вошедших в сборник, она конструирует внутренний мир своего детства гораздо более умело, используя метафоры.
Эксперименты Анны Шибер, писательницы и автора детских книг, по воссозданию точки зрения маленького ребенка значительно более успешны. Автобиография о ее раннем детстве называется «Лишь первоисточники всегда верны: Воспоминания первых семи лет» (1932). Шибер ставит перед собой сложную задачу реконструировать воспоминания с ранних дней до семи лет. Она отлично справляется, без единой ноты фальши. Прежде всего Шибер «помнит» впечатления, важные для малышки-Анны. К ним относится вид пылающей мельницы, опыт быть совсем одной на горе под ореховым деревом, созерцание реки, ощущение дежавю, а также столкновение со смертью. Все эти события взрослый человек воспринял бы совершенно иначе. Шибер также рассказывает о детских злоключениях, таких как опрометчивый поход в другой город без ведома родителей, кража денег из сбережений, которые мать держала в своем столе, и попытка дойти до школы с закрытыми глазами. Предположительно, эти события оказали на нее влияние и потому остались такими яркими в ее памяти. Шибер была ребенком из многодетной семьи, и она неустанно подчеркивает, как много значила мать для нее и остальных детей. Всегда симпатизируя детскому «я» и никогда не иронизируя, помимо несобственно-прямой речи, рассказчица использует особенно интересный прием: она представляет свои фантазии в виде волшебных событий, происходящих наяву. Иногда Шибер ненадолго переключается на взрослый язык, чтобы объяснить происходящее:
Рядом с матерью страху нет места.
Я могу только объяснить, что происходило внутри меня [после того, как она разбила совершенно новую куклу] 104 , сказав, что парижская кукла не была «ребенком», но лишь красивой бездушной игрушкой * .
«Цветок и пламя» Эмми Балль-Хеннингс (1938) – это полномасштабная автобиография детства и юности, которая, как и в случае Унсет, в значительной степени опирается на воссоздание точки зрения ребенка, чтобы представить свою историю – в данном случае от ее первых воспоминаний до семнадцати лет. Хеннингс была поэтессой-экспрессионисткой и практиковала перфомансы в духе дадаизма, на многие годы ее имя было забыто и открыто заново лишь в 1980-х. Ее автобиографические и поэтические произведения были переизданы, и недавно были написаны две ее биографии. Она выросла в рабочей семье, позже приняла католицизм (1911). Когда Эмми Хеннингс познакомилась со своим будущим мужем Хуго Баллем (1913), она уже состоялась как поэтесса, и именно она открыла для Балля дадаизм. Балль-Хеннингс вела «дикую» жизнь странствующей актрисы. Периодически ее обвиняли в проституции, что заканчивалось тюремными сроками. Бербель Ритц – автор биографии Хеннингс – утверждает, что та, вдохновленная другими женскими историями детства, планировала написать детскую автобиографию в 1930-м. Ее предполагаемое название было «Королевство детства». Начиная с 1935 года Хеннингс работала в католическом издательстве Herder, но в 1937 году Herder отказалось опубликовать ее книгу. Нацисты прочно закрепились у власти. Издательство утверждало, что вкусы общественности изменились. Тем не менее Хеннингс смогла найти другое католическое издательство – Benzinger в Швейцарии, готовое издать ее книгу 105 .
104
Schieber A. Doch immer behalten die Quellen das Wort: Erinnerungen aus dem ersten Jahrsiebent. Heilbronn, 1932. S. 65, 95.
*
Название представляет собой цитату из стихотворения Эдуарда Мёрике Um Mitternacht («В
105
Reetz B. Emmy Ball-Hennings: Leben im Vielleicht. Eine Biographie. Frankfurt am Main, 2001. S. 35–37.
Хеннингс называет книгу автобиографией, но использует вымышленное имя (Хельга), а также переименовывает свою сводную сестру, хотя оставляет настоящие имена родителям. «Цветок и пламя» – воспоминания-исповедь. В предисловии к продолжению автобиографии «Мимолетная игра: женские дороги и обходные пути» (1940), начинающейся с 18 лет, Хеннингс использует слова Bekenntnis и Beichte – оба переводятся как «исповедь» – для описания своего проекта. Она сообщает, что много лет намеревалась написать «исповедь» своей жизни 106 – то, что она явно начинает в «Цветке и пламени». Для автора важно сохранить критичность по отношению к себе самой, хотя грехи, о которых идет речь в тексте, сегодня кажутся незначительными. Так, Хеннингс обвиняет себя в рассеянности. Она намекает, что ее спонтанная чуткая натура нередко приводила к совершенно неправильному пониманию того, что было важным для окружающих, и как они себя чувствовали. Например, Хеннингс постоянно романтизировала ранние годы ее отца в море. Она пишет о своей детской потребности в том, чтобы ее пожалели, и о том, как она использовала свой актерский талант, чтобы добиться желаемой реакции: например, учиться убедительно изображать пляску святого Витта.
106
Ball-Hennings E. Das fluchtige Spiel: Wege und Umwege einer Frau. Einsiedeln/Cologne, 1940. S. 9.
Как рассказчица, Балль-Хеннингс занимает скромную позицию, уместно дополняя свою исповедальную мотивацию. Правда, она признается, что ей не хватает авторитета в этом отношении. Она сразу же сообщает, что испытывает сомнения по поводу идеи написать этот текст, что есть вещи, на которые она смотрит иначе, и не поддерживает Гитлера, и она не уверена, что смогла понять свою жизнь. Вещи кажутся сном, пишет она, но она хочет поймать их прежде, чем забудет их. Несмотря на исповедальные побуждения, Балль-Хеннингс, кажется, не решается взять на себя полную ответственность за свое прошлое. Но она твердо верит в пророческий характер детства, уподобляя его предварительному наброску произведения искусства, которым становится человек.
В конце повествования она снова говорит о своих сомнениях насчет себя, вновь подчеркивает, что есть вещи, которых она не понимает. Также она признается, что не изменилась со своих семнадцати лет, что так и не стала человеком, который ориентирован на достижение цели или строит планы. В качестве отступления она добавляет, что где бы она ни пыталась закрепиться, ее выбрасывали. Она производит впечатление мечтательной странницы, которая вовсе не была капитаном своей судьбы.
Хеннингс избегает прямых характеристик, хотя не раз повторяет, что была ребенком с мистическими и идеалистическими устремлениями. Это постепенно привело ее к религиозности. Практически сразу, в первой главе, она говорит: «Я не могла жить без поклонения и обожания» 107 . Ее характер напоминает Люси Ларком и Уну Хант. Как и Уна Хант, она воспитывалась в протестантской традиции, но ее влекла красота и эмоциональная сила католицизма. Когда она впервые сталкивается с католическими детьми – девочкой и ее братом – и слышит, как они говорят о своей религии, она вступает в повествование в качестве рассказчицы и заявляет:
107
Ball-Hennings E. Blume und Flamme. Frankfurt, 1987. S. 16.
Я считаю это знакомство самым бесценным в моей жизни. Внезапно во мне загорелся свет, как если бы луч пробивался сквозь туман и ночь, свет, который потом почему-то снова нельзя увидеть 108 .
Она добавляет, что этот маленький человеческий цветок (католическая девочка) впервые разожгла ее пламя – что объясняет название книги. «Она была той посланницей, которая подсказала мне смысл жизни. Наша жизнь не хочет быть ничем иным, кроме как маленьким доказательством божественной любви, и она должна сиять из людей, иначе все тщетно» 109 . Бербель Ритц, скептически относясь к подлинности всей католической линии, считает этот эпизод вымышленным. По ее мнению, Хеннингс могла сочинить его, потому что предполагаемый издатель (Herder) ожидал от нее «католическую книгу» * , 110 . Как бы то ни было, этот эпизод подчеркивает то, что Хеннингс упорно характеризует себя как наивного, мечтательного человека с религиозными пристрастиями.
108
Ibid. S. 111–112.
109
Ibid. S. 114.
*
Далее в тексте Ритц предполагает, что Балль-Хеннингс переносит свою «тоску по единственной истинной церкви» на детство своего альтер эго Хельги.
110
Reetz B. Emmy Ball-Hennings. S. 38.
Помимо зарождающейся религиозности, которую отмечает рассказчица, личность ребенка особенно ярко проявляется через избранный Хеннингс стилистический прием – несобственно-прямую речь. Эта техника служит для воссоздания точки зрения ребенка. Что необычно для этого стиля – Хеннингс использует его с иронией. Детские автобиографии, которые принимают точку зрения ребенка, обычно не ироничны. Здесь, однако, мы всегда должны осознавать наивность ребенка. Еще один излюбленный прием Хеннингс – подавать историю своей жизни фрагментарно. После вступительного рассказа о родителях и первых воспоминаниях Хеннингс развивает повествование преимущественно через продолжительные сцены, которые она располагает в более или менее хронологическом порядке. Таким образом, повествование строится не на сюжете, а скорее на эволюционирующем автопортрете, который обеспечивают эпизоды – свидетельства ее поведения и особенно несобственно-прямая речь.