Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969
Шрифт:
Салверсон выражает свои феминистские убеждения гораздо более открыто, чем МакКланг и любая другая писательница ее времени, включая Баттс и даже Бизли. Ее претензии связаны не с местом женщины, как его представляет себе поколение ее родителей, как у МакКланг – исландские родственницы Салверсон откровенные и властные личности, – а с биологической судьбой женщины, с тем, как часто мужчины плохо обращаются с женщинами, с социальным подчинением, сопровождаемым, как она начинает считать, промыванием мозгов женщинам. Вот как автор пишет о том, как узнала, что ее мать беременна, это «означало раскол между мной и мамой. Причиной стал ужас, заставлявший трепетать все мое существо, когда я внезапно осознала тревожные возможности женского тела» 58 . Аналогичные переживания у нее возникают, когда она слышит, как ее тетя-акушерка принимает трудные роды, а потом и ужасную историю одной из «соблазненных и брошенных» ее пациенток. Салверсон уверяет, что «вся эта милая болтовня о славном материнстве с трудом выдерживает холодный анализ» 59 . Она отмечает, что очень много женщин страдает в браке, и резко комментирует распутных мужей, о которых слышала в детстве 60 .
58
Ibid. P. 206.
59
Ibid. P. 291.
60
Ibid. P. 129.
61
Ibid. P. 225.
*
Имеется в виду эпизод из Евангелия о сестрах Марии и Марфе, принимавших у себя Христа: «Марфа, Марфа, ты заботишься и суетишься о многом; а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нея» (Лк. 10: 41–42). – Примеч. пер.
Для таких девушек, как мы, жребий был предопределен с самого начала. Над нашими колыбелями висело знамя швабры и мусорной корзины. Неудивительно, что тысячи из нас выходили замуж за первого попавшегося старого дурака! Хлеб и кров! 62
«Все, что касается домашней работы, за исключением стряпни, – глупое повторение» 63 . Ее бунт против женского мирка подпитывается ее пристрастием к книгам и желанием стать писательницей. Она признает, что мир женщин был «миром, от которого я отчаянно стремилась увернуться, зарывшись в книги глубже, чем когда-либо» 64 . К тому времени, когда она вышла замуж в возрасте двадцати трех лет, она обладала хорошо сформированными идеями о «жестоком порабощении женщин» 65 . Она обращается к мужу со следующей тирадой:
62
Ibid. P. 323.
63
Ibid. P. 330.
64
Ibid. P. 260.
65
Ibid. P. 387.
Все это женщины. Они рабы, каждая из них, рабы условностей, религии, домашних дел – рабы по образу мыслей. Даже современная женщина, считающая себя свободной, лишь обменяла служение одному мужчине, чтобы сделать себя рабой множества. Даже в искусстве женщины подражают мужчинам, обезьянничают, говорят то, что умный мужчина ожидает услышать от умной женщины 66 .
Еще одна спорная тема, на которую у нее есть твердые убеждения, – это религия. Салверсон ясно дает понять, что ей это не нужно, потому что, по ее мнению, религия только возвеличивает материализм, патриотизм и войны. Война, с ее точки зрения, лишь обслуживает интересы капитала.
66
Ibid. P. 378.
Салверсон заявила, что намеренная субъективность повествования и была ее намерением. В предисловии к переизданию 1949 года она писала: «Я воодушевлена многочисленными отзывами из Великобритании! Почти во всех них говорится, что эта книга – единственное отступление от привычного жанра воспоминаний. Это, как я понимаю, означает, что я, возможно, преуспела в том, что я хотела совершить, а именно – сделать личную хронику более субъективной и, следовательно, более чуткой записью уже счастливо миновавшей эпохи» 67 . Во введении к переизданию 1981 года К. П. Стич отмечает, что Салверсон интересовала не «просто историчность» 68 , а скорее «человеческий фактор». Стич отмечает, что Салверсон убеждала свою подругу Нелли МакКланг «быть более личной в своей новой [автобиографии] Метадо. Вскрыть и рассказать все! Мы хотим видеть тебя и знать, как работал твой разум» 69 . Стич признает, что Салверсон на самом деле «редко… рассказывает все» [там же]. Но, по сравнению с предыдущими женскими автобиографиями детства и юности, она более откровенна, чем кто-либо до нее, за исключением Бизли, Лухан и Баттс.
67
Ibid. P. 5.
68
Ibid. P. xiv.
69
Ibid.
В основном Салверсон рассказывает историю в хронологическом порядке, хотя после пятой главы она возвращается к событиям, предшествующим ее рождению. Больше ничто в ее стиле и манере повествования не выбивается из схемы. Она начинает рассказ с промежуточного эпизода («прерии Дакоты были беспросветно темны» 70 ) и в третьем лице, со сцены, когда семья едет в повозке из Дакоты в Виннипег: ночь, цокот копыт, крики койотов, накренившаяся повозка, перебранка родителей. От смешанных чувств ребенка Салверсон переходит к размышлениям о хаотичном отъезде, завтраке и пропавшей кошке.
70
Ibid. P. 9.
71
Ibid. P. 19.
Жизнь – это колосс, слишком огромный для умных оборотов… Ей нет дела до канонов искусства, она течет в своем насмешливом темпе, нагромождая череду падений, когда приливная волна прибивает обломки, из которых кто-то когда-то пытался построить свое суденышко 72 .
Лирические описания природы выдают в ней поэтические устремления. Кроме тщательно продуманного стиля, она заботится об увлекательности истории. Салверсон рассказывает так много скандальных эпизодов, что некоторые подозревают ее в преувеличениях (хотя и не обязательно в фикционализации). Например, она постоянно болела и чуть не умерла от дифтерии, потом подхватила коклюш и так далее. Ее мать потеряла так много детей, что с ней она бесконечно нянчилась, не хотела, чтобы она ходила в школу или играла на улице с другими детьми.
72
Ibid. P. 34.
Салверсон стремится передать субъективный опыт ребенка, а не просто рассказать собственную историю, поэтому в тексте так много загадок. Она почти не указывает дат. Возраст мы опознаем настолько редко, что реконструировать по книге биографию автора, особенно ее самые ранние годы, практически невозможно. Рассказывая о замечательной вечеринке в честь дня рождения, она отмечает: «Возраст не так уж много значил, он и сейчас не имеет значения» 73 . Сколько ей было лет, когда семья вернулась из Дакоты в Виннипег? Что за «интригующее желтое существо» 74 – не кошка, не собака – сидит на спинке стула у Эриксонов? Сколько детей потеряла ее мать? Что случилось с ее слабым сердцем? Она не сообщает нам этого.
73
Ibid. P. 108.
74
Ibid. P. 5.
Помимо субъективной автобиографии и описания жизни иммигрантов в Канаде и Соединенных Штатах, у Салверсон есть сюжетная линия о ее писательском пути, очевидная для решения закончить повествование эпизодом о публикации ее первой книги. До того это не было столь распространенным сюжетом в женских автобиографиях детства. До Салверсон этот сюжет наиболее раскрыт у Фрэнсис Ходжсон Бернетт, которая с мягким юмором представила свое детское пристрастие к сказкам и историям, а закончила публикацией первого рассказа под мужским псевдонимом. Так же подчеркнуто обращается к истории своего становления как писательницы Габриэль Рейтер. Салверсон целенаправленно описывает схожую траекторию. Она рисует образ изобретательной болезненной девочки, единственный интерес которой заключался в том, чтобы наблюдать и размышлять о людях, и которая проводила большую часть своего времени за чтением. Момент, когда она в свои одиннадцать-двенадцать лет открывает для себя библиотеку в Дулуте, становится откровением. Стоя там, ослепленная книгами, она понимает, что хочет стать писателем. Похожий эпизод есть у Рейтер:
В свете этого пожирающего огня я видела, что нет в мире более важных вещей, чем способность видеть, чувствовать и понимать то, что происходит в мире людей; способность ухватить самую суть и превратить эти наблюдения в художественный текст. И затем, в ослепительной вспышке ужасающей дерзости, у меня мелькнула дикая мысль. «Я тоже напишу книгу, которая будет стоять на полках в таком месте – и я напишу ее на английском языке, потому что это величайший язык во всем мире!» 75
75
Ibid. P. 237–238.
Салверсон отлично осведомлена о накрывшей Северную Америку в начале 1920-х годов волне интереса к Фрейду и жалуется на это 76 . Она говорит, что к тому времени, когда она начала писать, было модно писать о сексе. Для нее Фрейд ассоциируется именно с этим. Секс – это тема, которую она намеренно не раскрывает, но ее общая откровенность, особенно в отношении родителей, свидетельствует о влиянии психоанализа на ее видение.
В целом это очень серьезная книга. Создается впечатление, что Салверсон вложила в нее всю себя. Кажется, будто, по ее мнению, у нее был единственный шанс рассказать миру все, что она хотела сказать, – об эмигрантском и детском опыте, о жизни людей, которых она знала, о жизни в целом. Вероятно, она тщательно продумала, как лучше всего передать всю эту мудрость, и сделала все возможное, чтобы осуществить свой проект, чтобы отдать должное своим идеям и привлечь к ним внимание. Она снова и снова повторяет, что исландцы – серьезный, интеллектуальный, литературный народ и что она одна из них.
76
Ibid. P. 402.