Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969
Шрифт:
На переднем плане – сама Баттс. Она пытается воскресить сознание ребенка, девочки. Она ищет воспоминания, и ее интересует сам процесс их возвращения. Обладательница беспокойного и пытливого ума, она ищет правду, пытается воссоздать то, как и почему происходили события в ее детстве и юности. Баттс останавливается на определенных мистических моментах внезапного озарения, но также пытается аналитически собрать воедино реальную историю членов своей семьи и выяснить, что сделало их теми, кем они были. «Кристальный кабинет» – образ, который она заимствует у поэта Уильяма Блейка, у нее – метафора разума. Она представляет свое сознание кабинетом со множеством ящиков, полок и шкафов, и она стремится оказаться внутри и снаружи одновременно. Как автор, она позволяет себе щедрый комментарий. Она проявляется как отдельная личность рассказчицы со своеобразными взглядами и предрассудками. Она блестящая, холодная, аналитическая, несентиментальная, очень критичная, иногда ехидная, часто едкая и иногда глубокомысленная.
В отличие от экстравертки Лухан с ее сильными симпатиями и антипатиями Баттс производит впечатление человека, которому в целом не нравятся люди. Она относит себя к поколению, покалеченному Первой мировой войной, и она критикует свое настоящее за утрату ценностей. Она холодно анализирует принятый тогда подход к воспитанию детей и особенно девочек.
Баттс горячо ненавидит «развитие» – застройку, которая разрушила пейзаж ее детства. Это становится предметом жесткой полемики. Тема
В десять лет у Мэри появился брат, до этого момента она была единственным ребенком: одиноким, наблюдательным, своенравным и, по меркам детей, растущих в окружении братьев и сестер, избалованным. Ее родители были состоятельными и владели великолепным домом на лоне чудесной природы.
Ее пожилой отец, умный, проницательный и начитанный, выступает самой положительной фигурой в книге. Мэри не только любила отца, но и верила в свое с ним сходство. Напротив, с матерью она не в ладах и не видит ни объединяющих их черт, ни проявлений материнской любви (фрагмент, касающийся матери, был удален из первой редакции). Ее критика в адрес матери не прекращается. Отец Мэри был на тридцать лет старше супруги и женился на ней, чтобы иметь наследника.
Мать, прекрасная и очаровательная, имела пуританские взгляды и совсем не была интеллектуалкой, что Мэри постоянно ставит ей в упрек. «Переступив порог, я оказалась в саду, и увидела не деревья, как это сказано в стихах, а Дерево. Растущая Золотая ветвь, Древо познания, еще не добра и зла, но чистого знания; и я уже видела, что человек, не небо, запрещает мне познать его плоды» 46 . С матерью нельзя было обсуждать секс. Она пыталась заставить Мэри почувствовать, что в том, чтобы быть девочкой, есть что-то особенное, но не говорила этого вслух. Она внушала ей страх перед знаниями. Хуже того, мать предостерегала Мэри от книг, которые читал ее отец («мужчины») – книг, которые сегодня в значительной степени считаются классикой литературы: «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс» Даниеля Дефо, «Опасные связи» Шодерло де Лакло, произведения Оноре де Бальзака, Стендаля и Гюстава Флобера.
46
Butts M. The Crystal Cabinet: My Childhood at Salterns. London, 1937. P. 50. Это первое издание книги. Далее в тексте ссылки именно на нее.
Главное преступление ее матери – решение сжечь «ужасные книги» отца 47 после его смерти и заставить Мэри участвовать в экзекуции, чего Мэри впоследствии стыдится. Она отмечает, что книги горели медленно. При этом Баттс не держит зла на мать за решение повторно выйти замуж через год после смерти первого мужа, по-видимому, ради романтики, которой у нее никогда не было. Мэри даже нравится ее симпатичный отчим.
А вот бабушку по материнской линии она не щадит: «Представительница старой породы, которая принесла дурную славу викторианской эпохе… Ее желанием было жить, как пчелиная матка в окружении своих работников, своих бесплодных детей» 48 . Баттс откровенно (и в значительной степени положительно) описывает своего отчима, а его сестер – отрицательно. Она несентиментальна и даже холодна по отношению к себе самой, в какой-то момент она называет себя «очень противной маленькой девочкой» 49 . Однако она так же последовательно и сочувственно изображает себя как человека, стремящегося к знаниям. Баттс заявляет, что у нее было глубокое желание учиться «как мальчик» (то есть правильно). Она неоднократно позиционирует себя как человека, который любит слова, человека, который хочет стать поэтом; она говорит о своей «фантастической чувствительности в отношении языка» 50 . Книга имеет феминистский подтекст. Рассказ о шотландской школе-интернате, куда Мэри отослали после смерти отца, и проведенных там годах занимает более трети книги.
47
Ibid. P. 110.
48
Ibid. P. 62.
49
Ibid. P. 65.
50
Ibid. P. 188.
Пусть Мэри была там несчастна и одинока и мало чему научилась, разве у своей обожаемой учительницы литературы, она одобряет относительно недавнее учреждение школ для девочек в Великобритании, целью которых было дать девочкам такое же образование, как и мальчикам.
Как Рейтер до нее, как Салверсон, Аллинсон и Крестон (которые писали примерно в то же время и о которых я пишу ниже), но в более выраженной степени, чем они, Баттс пишет о моментах прозрения. Она обладает склонностью к мистицизму. Озорения поощряют ее мистический настрой, и она философски обосновывает их в пересказе. Чаще всего такие моменты происходят с Баттс на природе. Для малышки Мэри причудливая форма пня – постоянный источник фантазий; школьницей она испытывает момент прозрения на пляже Файф; девушкой она узнает о своем призвании в видении, посетившем ее в Бэдбери Рингс * . Вслед за Уильямом Вордсвортом * , она считает, что страх и благоговение – это спасительное возвращение к естественному человеческому существованию, ставшее казаться еще более драгоценным с тех пор, как человечество утратило естественное состояние в результате потери веры в Бога.
*
Городище в Восточном Дорсете, относящееся к железному веку. – Примеч. пер.
*
«Ни хаос, ни самый мрак со дна Эреба, ни нечто вроде слепой пустоты, извлеченной посредством сновидений, – ничто не вызывает (не производит) такого страха и трепета, который овладевает нами, стоит лишь заглянуть в наш разум, разум человека». – Пер. Григория Петухова.
По своей откровенности, едкости и пламенной вере в духовные ценности, которые, по мнению автора, современное общество утратило, книга Баттс напоминает произведение Лухан. Но ей не хватает сладострастия Лухан, ее интереса к людям и жажды новых впечатлений. В отличие от Лухан Баттс не сторонница психоанализа – наоборот, она выступает против «модной психологии» 51 , а настроение книги в основном негативное и унылое. В тексте от начала и до конца ощущается гнев на то, во что превратился мир.
51
Goodman Salverson L. Confessions of an Immigrant’s Daughter. Toronto, 1939. P. 115.
Третья
По тематической направленности и стилистике книга Салверсон существенно отличается от автобиографии МакКланг. Это можно рассматривать и как пример поворота в англоязычной истории жанра. Название «Исповедь» указывает на традицию, идущую от автобиографии Жан-Жака Руссо и, следовательно, на совершенно иной тип произведений по сравнению с тем, что совсем недавно преобладал среди автобиографий детства, написанных женщинами на английском языке. Это не мемуары в духе «мы», а весьма субъективная история девушки. Она не только психологическая, но и самоаналитическая, самодостаточная и самоутверждающая, как произведения Лухан и Баттс. Таким образом, к психологической составляющей добавляется феминистская. Автор много рассказывает о семейной истории и даже об истории Исландии, но в контексте того, что это все – фон для понимания ее собственного детского опыта и ее личности. Например: «Что касается моих главных черт, потенциально я была настоящей исландкой» 52 . В первой главе Салверсон через название связывает семейную историю с самой собой: «Я знакомлюсь с августейшими предками». Названия других глав открыто настаивают на ее собственном опыте – «Я открываю для себя место своего рождения», «Я открываю для себя драму» – или подразумевают его: «Субъективная интерлюдия», «Эти детские проступки». Если в мемуарах и полумемуарах межвоенных лет детское «я» автора часто кажется просто нитью, на которую, как бусины, нанизывались рассказы о времени, месте и семье, то Салверсон эти рассказы подает с точки зрения ребенка. Как правило, она принимает точку зрения ребенка серьезно и сочувственно. Кроме того, автор регулярно останавливается, чтобы объяснить и охарактеризовать свое детское «я». Вот как она комментирует свое детское упрямство, когда она, будучи совсем маленькой, категорически отказывалась есть яйцо: «В каком прекрасном безумии родилась будущая бунтарка – бунтарка, которой я являюсь» 53 . «Меня… кутали, заставляли есть, когда мне не хотелось, и, как мне теперь кажется, по сути нянчились так, будто у меня была инвалидность, которой она [ее мать] хотела избежать» 54 . «Еще в детстве мне опостылело знакомое и обыденное, и я стремилась сбежать в странный мир сказочных фантазий» 55 .
52
Ibid. P. 17.
53
Ibid. P. 12.
54
Ibid. P. 107.
55
Ibid. P. 117.
Помимо обширных описательных комментариев о себе-ребенке, рассказчица щедро делится своими идеями и мнениями обо всем: родителях, окружающих, жизни в целом. Мы отчетливо видим личность писательницы – смелой, независимой мыслительницы, у которой всегда есть собственное мнение. Она – полная противоположность скромной леди-рассказчице. Нет никаких доказательств того, что она читала Лухан или Баттс, но, как и они, она откровенно изображает и оценивает своих родителей, особенно мать, мало беспокоясь об их чувствах. Так, мы узнаем, что характеры ее родителей были несовместимы. Ее отец – романтичный, импульсивный, начитанный, общительный, чувствительный, ориентированный на людей, сердечный и в высшей степени непрактичный. Его ферма в Исландии разорена до такой степени, что они прибыли в Новый Свет практически нищими, а его многочисленные идеи новых предприятий в Северной Америке обречены на провал. Ее мать практична, трудолюбива, энергична, предусмотрительна, сдержанна и держит все в уме. Именно она удерживает семью на плаву. Верный схеме, обычной для женских автобиографий детства, автор предпочитает чувствительного родителя рассудительному. Салверсон рассказывает истории о том, как ее мать, хоть и пытается сделать для дочери все возможное, абсолютно неверно истолковывает ее детские чувства и навязывает ей что-то не то: Библию в качестве первой книги, куклу в подарок на день рождения (в то время как Лалла – так называют Лору в детстве – ненавидит кукол) или красное самодельное пальто, в котором пухлая девочка, по ее мнению, выглядит еще толще – в то время как отец в тех же ситуациях ведет себя верно, превращая «разочарование в радость» 56 . Так, для первого чтения он дает дочери детскую книгу, а на день рождения дарит коробку шоколадных свинок – «восхитительно бесполезный подарок» 57 , потому что она не ест конфет. Однако невнимательность ее матери – это лишь частный случай того, что, по мнению автора, является слепотой взрослых в общении с детьми. Взрослые склонны просить детей делать то, что тех смущает и утомляет. Например, семилетней Лалле, к ее ужасу, велят поцеловать мальчика, который дарит ей подарок на день рождения, а старшей девочке говорят показать Лалле ее коллекцию носовых платков, что неинтересно никому из них.
56
Ibid. P. 113.
57
Ibid.