Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
Рызгалов:
«Доброго здоровьица, Мария Георгиевна! Как живете-можете? А я к вам, можно сказать, за помощью, кое о чем посоветоваться надо. Зашел бы лично, да времени в обрез. Так уж не взыщите за телефонное беспокойство. Тут такое дельце: наш ОРС на текущий месяц получил неполную норму мяса, превысил лимит предыдущего квартала. Поэтому недостача мяса в магазинах. Дело поправится в начале будущего месяца. Но знаете, есть такие люди, им дай только повод, распускают вредные слухи, мутят народ... Глядишь, и в газету вашу может лишнее проникнуть. Сотрудник ваш Сегал постарается или кто другой
Таким мог быть предполагаемый монолог Рызгалов в тексте. Толковать его надлежало иначе:
«Здорово, Маша, мил-дружок! Есть у меня к тебе преважный разговор. Я сплавил налево пятнадцать тонн мяса, ОРСовского - месячную норму для рабочих и служащих. Ты этого, понятно, не заметила: в комсоставской столовой, где ты ешь-пьешь, мяса всегда в достатке, и жареного и пареного. Может, хочешь пообедать с рабочими, этажом ниже? Знаю, не захочешь. И мясцо на свою продкарточку отовариваешь у «Наполеона». У него для таких, как ты, беспереводно... Ты, конечно, знаешь: я - вор, подонок, но и ты не лучше: твоя утроба избалована сладким куском, и тебе отлично известно, что откуда берется. А звоню я тебе, Маша-редакторша, чтобы ты свое место знала и кому следует на язык наступила, особенно Сегалу».
Предполагаемый ответ Щукиной Рызгалову в тексте должен звучать примерно так:
«Вы абсолютно правы: народ не следует будоражить. Время трудное, требуется максимальная отдача от каждого. Мы все обязаны... Будьте спокойны... Спасибо за своевременный сигнал. Дело газеты мобилизовывать массы, а не вносить смуту в их ряды. За Сегалом я, понятно, посмотрю».
А вот что должно подразумеваться в возможном ответе:
«О чем речь, Егор Иванович? Все поняла. Мы с тобой одной веревочкой повязаны по рукам-ногам, тебе будет худо - мне того хуже... Ты преступник? Не волнуйся, я покрывать тебя обязана: ты - партноменклатура, порочить тебя - все равно, что порочить партию. Мыслимо ли?! И меня, и тебя партбилет кормит, поит, одевает, обувает и власть дает. Пропади они пропадом, пятнадцать тонн мяса!
А насчет Сегала - не тревожься: хозяйка в газете - я!»
Этакая деловая, обоюдозаинтересованная беседа могла уже состояться... Состоялась ли? Как проверить? И Ефим решил действовать напрямик. Прихватив письмо рабкора, направился к Щукиной.
– Что хорошего скажешь, Ефим? Только короче. Я очень занята.
– Понимаю. Короче короткого. Прочитайте, пожалуйста, письмо.
Не больше минуты требовалось, чтобы пробежать глазами несколько строк. А Щукина держала письмо перед собой минут пять. Молчала, шевелила губами, морщила нос, поднимала и опускала реденькие брови. Ужимки выдавали некую работу непривычных к тому мозгов Марии Георгиевны. «Черт возьми, — думала она, — узнал-таки о мясе. Наверняка будет совать нос в эту историю. Вчера в парткоме была строго конфиденциальная беседа на сей счет.
Товарищ Дубова предупредила: ни-ни об этом... Как быть? Прежде всего необходимо вывести из игры Сегала».
– Присядь, Сегал, - сказала она, не отрывая глаз от письма, - присядь...
– Мария Георгиевна, - спросил он вроде без всякой заинтересованности, - вы, возможно, знаете что-нибудь о причинах отсутствия мяса?
–
– Конечно, проверял. Был в двух наших продмагах, звонил в два других. Ответ один: мяса по карточкам в этом месяце не было и до следующего не будет.
Редакторша подняла на Ефима свинцовые глаза.
– Кроме тебя в редакции письмо кто-нибудь читал?
– Вряд ли. Анфиса Павловна его зарегистрировала, но читать, вероятно, как обычно, не стала.
Щукина помолчала, потом, будто опасаясь подслушивания, понизив голос, сказала:
– Пусть пока все будет между нами. Сам понимаешь - вопрос щекотливый, скорее всего, какое-то недоразумение.
«Преступление, и масштабное, - мысленно поправил Ефим, - и вы сие, мадам, прекрасно знаете».
– Факт, недоразумение, - с деланной уверенностью повторила Щукина, сегодня же, в крайнем случае, в ближайшие дни, досконально все выясню. И тогда можно будет обоснованно ответить рабкору. Пока на этом остановимся. Можешь идти.
Ефим направился к выходу.
– Одну минутку!
– окликнула Щукина.
– Как там Жора? Набирается газетного опыта? Ты натаскиваешь его?
– С таким же успехом можно натаскивать овцу на дичь.
– Ты так думаешь?
– криво усмехнулась Щукина.
– Посмотрим. Да, не забудь: никаких мер без моего ведома по письму рабкора не принимай, никакой самодеятельности.
То, что случилось спустя два дня после этого разговора, внесло путаницу в рызгаловское дело.
Утром Щукина вызвала к себе Ефима.
– Ну-с, - басила она злорадно, - с сегодняшнего дня мясо в наших магазинах есть, талоны отовариваются, ото-ва-ри-ва-ют-ся, - отчеканила она победоносно и добавила скороговоркой, — хоть и не по полной норме... Можешь ответить рабкору.
От неожиданности Ефим не сразу нашелся, что сказать.
– Да, но ведь около месяца мяса не было. Факт!
– «Факт», «факт», - передразнила Щукина, - заталдычил... Товарищ Рызгалов мне объяснил: задержка произошла по независящей от ОРСа причине. Теперь все в порядке.
– Не совсем. Мяса дают, как вы сказали, по неполной норме. Почему?
– Ну и дотошный ты товарищ, Ефим, вредоносный, я бы сказала. Тебе хоть бы к чему придраться, лишь бы скомпрометировать руководящего работника... Так вот, на сей раз, Ефим Моисеевич, сорвалось!
– «Придраться»?! «Скомпрометировать?!» - возмутился Ефим.
– Я честно выполняю профессиональный долг журналиста: стоять на страже общественных интересов, обличать нарушителей закона и морали. Моя задача не придираться и компрометировать, как вы изволили выразиться, а обличать. Понятия, как видите, полярные. Это вам как редактору, члену партии надлежит знать!
Толстые щеки Щукиной задрожали. Ефим ждал услышать брань, но к его удивлению, она, немного помолчав, глянув в его сторону с нескрываемой неприязнью, процедила сквозь зубы:
– Ладно, Сегал, можешь пока идти.
Он не вышел, а словно вырвался из ее кабинета. В общей комнате Нади не было. А она так нужна ему теперь!
– Куда ушла Надя?
– обратился он к Пышкиной.
– Забыла доложиться, — ответила та в своей манере.