Его искали, а он нашелся
Шрифт:
Невольно он оборачивается к Деве, трусливо предпочтя не смотреть на ее хозяина, но не отрывая взгляд от ее развлечения, словно все-таки завороженный, потерявший волю. Ее руки уже в грудной клетке окровавленного парня, который кажется таким молодым... Мысль о количестве молодящих эликсиров, выпитых бретером, так никуда и не уходит, пока Джуниор пытается убедить себя, что если он сейчас будет лежать, молчать, не шевелиться, то его не заметят, пропустят, что он еще поживет хоть немного.
Бретер умирал.
Хуже, чем умирал.
Но в последний миг, когда Дева дала ему немного свободы, почти закончив забирать себе все то, что могла от своей жертвы взять, когда она пожелала насладиться
В последний миг он схватил ее ладони, - твердые будто сталь, неостановимые и невероятно сильные, - будто бы вонзая их еще глубже, к самому своему сердцу, а после протягивает ладонь к склонившемуся над ним лицу, плачущему и смеющемуся, лишь едва-едва его касаясь. И вместо крика, вместо последней попытки уязвить хотя бы словом, если не делом, он вкладывает все, что еще имеет, - а сил у него, разогнанного смертельной порцией зелий, хватало, - все, что знает, что успел понять в эти часы, в своей последней битве... все это он отдает простым словам, последней фразе, в которую он буквально вкладывает душу.
– Прощаю Вас и отпускаю.
Вложи он все свои силы, даже будь он полностью свежим и готовым к бою, не сумел бы задеть Деву, не осилил бы оставить на теле ее даже царапины. Но вот слова, сказанные искренне, от всего гаснущего сердца... слова эти были чем-то иным, радикально отличающимся от всего, что привыкла отражать ее защита.
Дева отшатнулась, будто не коснулись ее, а хлестко ударили, будто не рукою, а раскаленной сталью. Хотя куда там для ее защиты обычная сталь, какой бы горячей она ни была? Это касание, оставившее на идеально чистой и мраморно-белоснежной коже маленькую кровавую капельку, оно словно затронуло что-то другое, скрытое под кожей, под нерушимым слоем Синевы, под самым ее Клеймом. Что-то давно забытое, не ясное и, казалось бы, невозможное.
Половина лица ее принимает вид чистейшего шока, раскрывая затянутый похотливой поволокой глаз в выражении неверия, столь же чистого, как самая прозрачная родниковая вода, как чиста синева покорного ей Неба. Но это вторая половина, та, что стоит у руля, что принимает решения, что творит паутину пыток и мучений для половины второй. Тюремщица так и не понимает, не успевает осознать, потому что первая часть, истинная и, в гордыне столь же могучей, как могуча жестокость Мастера Клейма, не сломленная до конца, впервые за века и века поменялась.
Все еще текут слезы, но это другие слезы, наполненные не мукой, но облегчением. Наполненные тем, что тоже есть частью природы каждого адепта Небес.
Покоем.
Свободой.
Искуплением.
Изверг могуч, а его скорость реакции оставит далеко позади почти любого из тех, кто привык самому быть воплощением скорости. Он бы легко успел, сумел бы помешать, перехватить, заморочить, разрушить план всего лишь человека, даже не нажившего сотни лет. Если бы он не желал видеть, пожалуй, излюбленное свое зрелище. Если бы он не вынужден был управлять всей сворой своих вернейших псов, благодаря множеству подвернувшихся пленных расширившейся и разросшейся в несколько раз. Если бы он, прекрасно зная о подобном трюке, хоть на один короткий миг заставил себя поверить в то, что такой исход вообще возможен.
Первая получила краткий миг свободы воли и действий. Шансов на спасение у нее не имелось, ведь сил и умений ее ненавистного хозяина с лихвой хватит для того, чтобы вернуть кандалы на место,
У нее не было шансов, но, подобно очень многим личностям сравнимых характеров и мировоззрения, личностей, достигших всего того, чем она и привлекла на свою душу посланников Пекла, личностей, сумевших доказать миру, доказать самим себе, что они всего лишь Герои своей истории... подобно всем им она привыкла игнорировать невозможное. И никакие века мучений, страшнее которых даже извергу будет сложновато вообразить, ни одна из неисчислимого множества сводящих с ума оргий, так и не сумели погасить ее волю. Могли бы, очень даже могли, но изверги сами не захотели терять такую сладкую игрушку.
Если бы она не была повернута к Старшему над Клейменными спиною, укрытая собственными крыльями будто одеялом, он бы увидел зрелище, какое не видел ранее никогда, зрелище, свидетелей которому, возможно, уже давно не осталось под Небом этого мира. Дева улыбнулась, обеими половинами лица улыбнулась, закрыла глаза и позвала Небеса, отдавая им себя так, как не успела отдать в тот злополучный день, когда ее клеймили.
Большую часть успевшей проникнуть в парк мелочи, неважно были это другие клейменные или рядовые изверги, буквально испарило, но даже людям досталось преизрядно, заставив немногих знающих едва ли не в штаны гадить. Потому что изверги это страшно, мерзко, ужасно, кошмарно и вообще так плохо, что хуже не придумаешь, но мало есть на свете тех, кого оставит равнодушным это ощущение. Чувство того, что где-то рядом, в считанных шагах от тебя отдает душу плану, добровольно и с радостью, подлинная Героиня, настолько же древняя, насколько она была сильной.
Небесные твари это очень редкое зрелище, настолько редкое, что большая часть мира о них либо не знает, либо знает только из рассказов и книжных описаний. Природа Неба такова, что планарное заражение им проходит без особых последствий, ну, если сравнивать с теми же стихиями или проклинаемой Тьмой. Падение посвященного Небу в свой класс редко заканчивается разрушениями и жертвами, если не считать тех, кто окажется слишком близко - жаждущие покоя, способные в любой момент получить его в родной синеве, новоиспеченные твари просто уходят, возносятся в свое Небо и больше никогда не возвращаются.
Судьба, на самом деле, незавидная, как и любое другое становление порождением плана, ведь не может быть хорошим выбором обращение тварью, какая бы та тварь ни была. Тем не менее, если выбирать между падением в Небо и вечной жизнью в руках своего радушного хозяина и тех, кому он или вторая ты отдадут тебя поиграть, выбор даже для самого рьяного последователя Чистоты Бытия будет очевидным.
Дева нанесла прощальный удар, подгадила своим пленителям, растворила вторую в собственной душе, подарив ей покой, которого она все равно жаждала, как часть ее самой. Себя не обманешь, и как бы вторая ни наслаждалась муками первой, они обе понимали, что обе оказались равносильно несчастны. Дева освободилась, стремительно растворяясь в покое, которого так долго ждала, но у нее все еще были несколько секунд до падения, все еще была ее память и долг. Она по праву была Героем, по праву обрела свою силу и даже сейчас, сильнее всего стремясь перестать помнить, заново переживать, перестать быть и вознестись, она все еще помнила свои собственные обещания. В иной ситуации она бы забыла о них, позволила бы себе слабость, не рискуя дарованным ей шансом, обретенным без всякой божественности Чудом.