Его искали, а он нашелся
Шрифт:
Но их простили.
Искренне, от всего сердца простили их обеих, простили за все, что одна сотворила, за все, чему не смогла помешать другая, простили за силу одной и слабость другой. Если бы не это прощение, не жалость, не понимание, не сочувствие, которых она, забирая Небо у одного несчастного за другим, насмотрелась вдоволь, так много, что не могла вспомнить все эти лица. Лишь простив их обеих, лишь лишив чужого контроля сразу две ее половины им дали шанс стать одним целым, обрести единство и в нем же приобрести волю к сопротивлению. Волю сделать один-единственный совместный шаг, сделать его вместе, потому что половина души не может уйти, оставив вторую.
В
То же лезвие, та же форма, но теперь там одно только Небо и больше ничего.
Она проводит лезвием шпаги по ладони, прикладывая нешуточные усилия, чтобы порезать кожу и пустить себе кровь, уже не напоминающую даже кровь. Лишь пустое упрямство и память о прощении, повешенный на себя саму долг, пожалуй, единственный, который она могла позволить оплатить, удерживал ее от такого желанного забвения.
Кровь напитывает клинок, вливается в него, застывает на лезвии и рукояти тончайшим узором, словно множество переплетенных крыльев, небесно-синих и будто бы даже движущихся. Закричав, и криком своим преодолевая все сильнее тянущее ее в свои объятия Небо, Дева подымает клинок, что в ее руках выглядит детской игрушкой, вонзая ее прямо туда, где раньше билось ныне застывшее сердце простившего ее, простившего их мальчишки. Отданное сердце, потерянное сердце, пожертвованное ради их свободы, позволившее им вновь стать ею.
Удар завершен.
Клинок к сердцу.
И сердце для клинка.
Вторая вспышка небесной синевы не уступает в мощи самой первой, но наносит куда меньше урона извергам просто потому, что все цели в ближайшем радиусе уже развоплощены, а более дальние противники защищены как внешними стенами храмового комплекса, так и собственными барьерами, после первой вспышки спешно поднятыми и закачанными максимальным количеством силы. Штурмующие готовились отражать силу Гримментрея, но заготовленные трюки от чистой Синевы тоже помогают недурно, лишь самую малость хуже.
Где-то вверху, под самым куполом раздается предсмертный вопль экстаза одной из Легенд, на которую даже очень уставший Иерем Стайр нашел управу, но укрывшийся за мощью гиганта и собственными барьерами Старший над Клейменными, как и примерно половина его элитной свиты, прихлебателей и помощников, внимания на это почти не обратили. Они только-только пережили атаку, выстояли перед вспышкой Синевы, устояли не без труда, пусть риски те были не слишком и высокими. Все-таки поток чистой силы, каким бы густым он ни был, остается всего лишь силой, без контроля и наличествующего круга магов, что эту силу оформят, теряя почти всю опасность, особенно если применять те барьеры, которые простой голой мощью не продавить.
Когда сияние упало, открыв вид на внезапно ставший удивительно чистым внутренний парк, из которого испарило большую часть трупов и часть еще живых, перед лицом Старшего предстало зрелище, заставившее изверга,
В центре парка, сейчас лишившегося всей растительности и напоминающего чистую, разровненную и словно бы оплавленную, а после разглаженную и утрамбованную площадку, стоял человек. Огненно рыжие волосы резко контрастировали с бледной кожей, едва укрытой обрывками одежды, от которых остались только закрывающая половину лица и один глаз часть маски, укороченные до колен штаны, кусочек левого рукава и носок правого сапога. И казался бы невзрачным этот человечек, ведь в этом храме хватало куда более впечатляющих во всех отношениях личностей. Чего стоил один только милашка Иерем, ради клеймения которого в качестве четвертого своего дитя он сюда и прибыл!
Но именно этот выродок, этот никчемный, подлый, бессердечный и жестокий смертный, лишил его той, чьи два лика столько веков дарили ему все оттенки Похоти и Отчаяния, столь очищенные, многогранные и выпестованные, что одни лишь мысли о том, что он их лишился, заставляли Старшего над Клейменными клокотать от распирающей нутро злобы.
Он бы уже бросился вперед, прикрываясь собственными творениями, своими детьми, лишь бы самолично отплатить этой мерзости за его поступок, если бы не... если бы не клинок в его руке. Синий, как Небо, тонкий, как перышко, будто бы сроднившийся с держащей его рукой и даже не обращаясь к сонму и его видящим, изверг знал, что никто, кроме единственного человека во вселенной, этот клинок в руки взять не сможет.
Если бы не парящая за его спиной фигура, незримыми нитями связанная с клинком и его хозяином, черпающая право пребывать в реальности, не выпадая из нее, не исторгаясь подобно всякой твари обратно в свое Небо, прямиком из этой связи. Огромного роста, покрытая десятками крыльев, больших и малых, она словно обнимала человека, укрывала от любых невзгод, дарила покой и надежду.
Его Дева была Героем, настоящей Легендой своей эпохи.
И она пала, пала добровольно и навсегда.
Но связь, связь клинка и его владельца позволила стать чем-то большим, сохранить больше, чем позволено иметь тварям, сохранить часть умений всех ее классов, переведя их в таланты твари, сохранить часть отточенного разума с вековым опытом и, конечно же, сохранив часть так и не растворившейся в Синеве памяти.
Из-под сколотой маски было видно одно из очей человека, что неотрывно следил за Старшим над Клейменными.
Над плечом его парила Дева, чье лицо само стало маской, словно вылепленной из камня, на котором не удавалось различить глаза.
Но изверг знал, что она тоже смотрит и тоже на него.
Тварь была древней, невероятно древней и помнящей такое, что не мог выдержать людской разум. Тварь мыслила иными категориями, не имея ничего общего с мышлением смертных и наделенных. То, что творилось в сознании этой сущности нельзя облечь ни в слова, ни в образы, не потеряв себя в этих потоках патоки и меда. Одного взгляда твари хватило бы, чтобы убить и переродить, одним касанием она могла поменять и перековать, одним дыханием совратить и развратить. Вокруг нее стояли клейменные слуги. Вокруг были готовые к битве сородичи. Рядом стоял перекованный в нечто невозможное гигант, что примет на себя все раны и удары, все невзгоды и боль.