Его Искушение
Шрифт:
Все эти откровения вспыхивают в мозгу, пока я лечу по коридору, замечая впереди удаляющуюся спину Палача. Отдает распоряжения. Сам Монгол себя под удар поставил, прилетев один с моей женой сюда, теперь охрану подтягивает.
Верный друг мне попался. Редкость в нашем мире. На грани невозможного. И пока Монгол занят обеспечением безопасности больницы, я подхожу к двери и заглядываю внутрь через окно.
Впервые переступаю через себя подвергая свою семью угрозе. Нельзя. Нельзя, чтобы меня здесь видели.
Я прямая угроза
Мое проклятое сердце бьется, как в лихорадке, сердце сжимается в тиски от понимания какую агонию сейчас испытывает моя женщина.
И я бы взял все до капли, не сомневаясь ни на секунду, но здесь бессилен.
Я нахожусь на грани, чтобы пустить весь план под откос и ворваться к ней, но держусь. В первую очередь ради нее.
А затем я слышу ее крик и столбенею…
Так кричат, когда невыносимо и этот крик складывается в мое имя. Именно сейчас я получил контрольный в сердце, мне пришлось собрать себя по кускам, когда к ее крику примешался плачь новорожденного.
— Аврора…
Я готов сдохнуть сотни раз за тебя, за свою семью, которую ты подарила мне в эту самую секунду.
И я действительно почти сдох, потому что она внезапно повернула голову и посмотрела в мою сторону, словно почувствовав меня.
Один взгляд глаза в глаза, как выстрел, как удар… Как глоток воздуха и счастья. Моя жизнь. Все, что для меня ценно там, за этой дверью, а я принес опасность к моей жене и новорожденному.
Лио идет судорогой, и я собираю себя по кускам, чтобы опять сломать и заставить себя уйти в тень, туда, где призраки снуют, обреченные на забвение…
— Иван…
Читаю по губам и даю клятву вернуться к самому дорогому, что у меня есть.
Она жизнь, я смерть.
Пока враги пируют, мое сердце, моя Аврора под ударом, а я порву любого за нее, за них, за свою семью…
Все она. Мой кислород. Моя брусника.
Инсценировать собственную смерть не так уж и просто, а заставить себя оставаться для всех трупом еще сложнее.
Ухожу окольными путями. Запрыгиваю в тачку и уезжаю в ночь. Уже зная, что выстою. Теперь у меня не одна причина жить. Их две.
Я взял заказ на себя. Не на Ивана Кровавого, а на безымянного киллера. Сработал через подставных лиц и прекратил охоту за Худым.
Среди убитых живых нет. Каламбур из слов, но по факту так. На меня никто не подумает. Ивана грохнули. Неизвестного киллера сняли.
Жить с мишенью на переносице привычно, но неприемлемо подставлять под удар ту единственную, которая стала всем. У меня был выбор без выбора. Либо действительно сдохнуть, либо переиграть противника.
Риск — дело привычное. Но рисковать ею — неприемлемо.
Нет меня. Нет и предмета для шантажа. Все просто. Все предельно просто.
И я дождался дня, когда Серебряков заключил
Так думал враг.
А где победа, там и праздник. Худой решил гульнуть на радостях.
Пути сбыта открыты, киллер на том свете, там же, где Кровавый. Можно и поснимать бронежилеты и закатить нехилую вечеринку, утопив все в разврате.
Худой имел слабости, как и все, а я изучил их досконально. Когда рыбка попадает на зуб акуле, последняя смакует и играет с жертвой, чтобы все чуяли мощь хищницы, сцапавшей жертву.
Иногда нужно проиграть, отдать, чтобы враги с мясом вырывали все то, что было твоим, драли империю на части. Садились на трон.
И среди всего бедлама только Монгол играл четко по схеме, позволяя Серебрякову сдаться, он уступил, как обещал, чтобы вытравить шакалов из их бронежилетов.
Игра. Вся жизнь рулетка. Что выпадет, никогда не знаешь. Можно лишь предполагать. А я всегда ставлю на красное.
Мертвые вне подозрения. Я жрал агонию, запивая болью, и смотрел в глаза Худого, когда он понял, кто стоит перед ним в белоснежной форме официанта.
Я улыбался, когда шакал брызгал слюной и орал, что лично видел мой труп. Трупом стал он за все, за всех. Долбаный торговец человеческими жизнями, распорядитель смерти.
Он подох от лезвия. Недаром мне дали кликуху “Кровавый”. Умение работать со скальпелем от отца. Все же мне было предначертано стать хирургом.
Когда последний враг был повержен, я сел на пол, лег на бетон под тяжестью собственных ранений, добраться до главаря оказалось сложно, пришлось умирать по-настоящему, ловить пули.
Но душа, вернее, то, что у меня осталось от нее, рвалась в клочья, потому что я был виноват во многом, грехов не пересчитать, но съедало меня лишь одно.
Я так и не увижу ее, их…
Не вдохну живительный аромат брусники, не прикоснусь к своей жене и так и не почувствую, что жив.
Где-то внутри меня, несмотря на все, живет мальчишка с перебитым хребтом, но не убитой верой в правосудие…
И как на повторе ее крик.
— Иван!
Возвращает вновь.
И я встаю, заставляю себя идти, не реагирую на боль, на прошивающие конечности стекла и металл, я стараюсь выжить хоть еще лишь раз, чтобы увидеть свою зарю, надышаться запахом куста, растущего на болоте.
И перед глазами она, как на ее грудь кладут новорожденного. Мое дитя.
Пытаюсь не наступать на поврежденную ногу, заваливаюсь в тачку и борюсь со тьмой.
Выбираюсь.
Завожу мотор и еду.
Никогда не боялся. Мне нечего было терять.
И в тот миг, когда понял, что люблю, пришло осознание, что уязвим. Аврора. Она тот рычаг, дерни за который, и зверь будет драть собственную грудную клетку, сжирать себя, только чтобы ей не навредить.
И опять нахожу себя у моего персонального лифта, ведущего в кабинет Цукерберга.