Егор Смирнов: каникулы в СССР. Том 1
Шрифт:
Она знала, как легко впадал пьяный отец в бешенство из-за всяких мелочей.
— Все будет хорошо, мам, — попытался успокоить я ее.
— Люсь, да все хорошо. Иди, присядь, — вполне миролюбивым голосом произнес отец и похлопал рядом с собой по кровати.
Мама не посмела ослушаться и приблизившись, уселась на краешек кровати.
А я начал настраивать гитару с удовольствием наблюдая за все более расширяющимися от удивления глазами отца. Весь процесс заняла у меня от силы минуты две. После этого я вновь взял аккорд Am и провел большим пальцем по струнам. Звук был
— Ну-ка, дай-ка сюда! — Батька осторожно выхватил у меня инструмент и взял несколько аккордов. — Как это ты… Как это у тебя получилось? — ошарашенно спросил он и тут же протянул мне рубль.
Мама, увидев реакцию отца наконец-то улыбнулась. Нечасто у меня получалось удивлять своего родителя, и у мамы даже голос наполнился гордостью.
— Смотри, какой у нас вундеркинд растет, — ткнула она отца локтем в бок.
— А сыграй-ка нам что-нибудь, вундеркинд, — пытаясь, видимо, вернуть себе пальму первенства, потребовал отец и протянул мне гитару.
Отец мой родился в 1938, а батя его, мой дед, погиб под Сталинградом в 43-м. Великая отечественная оставила неизгладимый отпечаток на отцовских жизни и душе. Так что Юрию Александровичу — именно так звали моего отца — приходились очень по сердцу песни на военную тематику.
И поэтому, недолго думая, я затянул «Комбата» Любэ. Голосок у меня, конечно, был так себе, но зато с душой. Во время припева у отца из глаз непроизвольно брызнули слезы. Он резко встал и вышел из комнаты в ванную, чтобы привести себя в порядок.
Когда он вернулся, то подошел ко мне, отложил гитару и крепко меня обнял.
— Когда я попрошу, споешь мне ее еще раз? — скрипнув зубами, спросил он.
— Конечно, пап, — с готовностью ответил я.
— Я тебя люблю, сын. А теперь иди, кушай, а то ужин остынет, — и он легонько подтолкнул меня к двери.
Я ошарашенно вышел из комнаты. Отец первый раз в жизни сказал, что любит меня. И это было чертовски приятно слышать.
Глава 9
— Где это ты так играть научился? — изумленно спросила мама, когда вернулась на кухню. — Отец до сих пор в шоке.
— У старших ребят в школе. Они в актовом зале после уроков собираются. Ну и я с ними, — пришлось соврать мне.
— А что это за песня такая, про комбата? Никогда такой не слышала. — В голосе мамы прозвучало нескрываемое любопытство.
— Услышишь еще, лет через десять-одиннадцать, — тихо пробормотал я себе под нос.
— Что? — не поняла мама.
— Не знаю, говорю, чья она. Ребята в школе пели. Мне понравилась, я и выучил, — снова выкрутился я.
— Ясно. Ну давай доедай и, если хочешь, можешь еще погулять. Только рубль дома оставь, а то потеряешь, — улыбнулась напоследок она и ушла в комнату к отцу.
Я быстро умял ужин, помыл посуду и выскочил на улицу. Велосипед брать я пока не стал, потому что увидел из окна Мишку Борисова на лавочке у дома напротив. Он водил по сторонам скучающим взглядом и тоже, по всей видимости, был без велосипеда.
— Миш, а ты чего один? Пацанов не видел? — подбежав к нему и усевшись рядом на лавку, спросил я.
—
— Понятно. Значит все еще ужинают. Похоже, я первый вышел.
— Я так и подумал, — скучающим голосом ответил Мишка. — Слушай, а давай в «ножички» сыграем? — И он достал раскладной ножик с увесистой и толстой рукояткой.
Я недоуменно посмотрел на Мишку, будто он сейчас передо мной Америку открыл. Я совсем позабыл про эту игру, хотя, в свое время очень даже поднаторел в ней. А теперь воспоминания вернулись с новой яркой силой. Я опустил взгляд на лавочку. Она была вся утыкана, а местами даже и выщерблена кончиками перочинных ножей.
Я начал с трудом вспоминать правила. Насколько я помнил, существовало два способа метания ножика в лавку. Первый был относительно простым, а для второго требовалась определенная сноровка. Для начала лезвие ножа раскладывалось только наполовину, чтобы в итоге он приобрел форму буквы «Г».
В первом варианте броска ножик легонько втыкался в лавочку, устанавливаясь «домиком» на ее поверхности, а его рукоять подхватывалась снизу указательным пальцем. После этого резким рывком он подкидывался в воздух. Приземлившись, ножик должен был обязательно воткнуться в лавку и не упасть. Если рукоять задиралась над деревянной поверхностью, то под нее пытались подсунуть как можно больше пальцев, сложенных вместе. Сколько пальцев влезало, столько и получал игрок дополнительных очков: за каждый палец — по десять. Если рукоятка воткнувшегося ножа касалась поверхности лавки, то такой бросок считался только за десятку. Если же ножик не втыкался в лавку, то ход переходил сопернику. Игроки обычно заранее договаривались до какого счета они играют. Чаще всего играли до ста, но иногда бывали партии даже и до тысячи.
Почти всегда играли с так называемым «перебором», что на последних стадиях прибавляло игре остроты. Суть состояла в том, что если, к примеру, игра идет до ста очков, а у какого-то игрока уже есть девяносто и он выкидывает ножик, скажем, на двадцать, то получается, что у него уже сто десять очков. Этот момент назывался «перебором». То есть очков заработано больше, чем нужно. В этом случае игроку оставался только размер «перебора», а все остальные очки сгорали. Следовательно, в случае со ста десятью очками, у игрока оставалось только десять и ему приходилось вновь добирать еще девяносто.
Другой же вариант броска, более профессиональный и трудный состоял в следующем. Изогнутый буквой «Г» нож брали пальцами за конец рукояти и поднимали над поверхностью лавки, направляя лезвие от себя. После этого надо было сделать резкое движение кистью вниз, «закручивая» и одновременно отпуская нож, который в полете переворачивался один или несколько раз и при этом должен был воткнуться в лавочку.
Мишка был не особый мастак в этом более трудном способе броска и поэтому чаще всего проигрывал. Но при этом он обладал особым умением бросать нож на спинку рукояти, так чтобы изогнутое лезвие торчало вверх. В этом случае игрок сразу зарабатывал сто очков.