Екатерина Великая. Владычица Тавриды

Волгина София

Панин, расхаживающий по кабинету, остановился и горячо воскликнул:

– Еще как зашевелились! Сподвигли шведов на очередную войну с нами, но, – граф язвительно улыбнулся, – генерал Ласси разгромил их армию! Французский дипломат, хитрый де Шетарди, стал уговаривать императрицу Елизавету, пойти на уступки земель разгромленным шведам, но наша императрица отказала им. По Абосскому миру к России отошли города Вилманстранд, Фридрихсгам и Нейшлот. Границу, стало быть, отодвинули от Петербурга. Отношения с Францией обострились до такой степени, что, по сю пору, наши

страны не поддерживают официальных связей.

Потемкин запальчиво и горячо заметил:

– И не худо без них живем! Наш Петербург краше и по всем статьям лучше их Парижу!

– Но, – Панин поднял палец, – когда наглый Фридрих, со своим военным талантом, оттяпал земли соседей, то поневоле возник немыслимый ранее союз Австрии, Франции и России.

– И каждая из оных государств не любила, и по сю пору не любит, другую, – заметил с насмешкой Захар Чернышев.

Панин, укоризненно посмотрев на Чернышева, сказал:

– Согласен, но чего поневоле не сделаешь, когда видишь, как обнаглел сосед по имени Людовик.

Фон Визин, тряхнув своим кудрявым чубом, с усмешкой молвил:

– Помню, как возмущалась императрица, когда наша, союзная тогда Франция, терпевшая везде поражение, писала своему послу Брейтелю, что нужно опасаться в равной мере последствий слишком большого влияния или слишком большого успеха русских в той войне. Каково?

– Ха-ха, – хохотнул смешливый Иван Чернышев.

– Ему предписывалось, – Никита Панин остановился, закатил свои большие груглые глаза и наизусть процитировал: «если позволят обстоятельства… остановить успехи армии России». Сие в то время, когда сами французы, наши союзники, терпели поражение за поражением на поле боя!

– В том-то все и дело! Однако, они упорно продолжают считать российское войско вспомогательной силой, не заслуживающей никаких лавров, – запальчиво заметил генерал Потемкин.

– А Австрияки? Им надобно было дабы российская армия сражалась, прежде всего, ради возращения им, отвоеванной у них пруссаками Силезии, – угрюмо прокомментировал Панин.

Все, паки замолчали, пережевывая про себя события недавних лет.

Толстый Панин, пыхтя, уселся на свое место и, прервав молчание, авторитетно заявил:

– Так или иначе, наш покойный император Петр Федорович, взойдя на трон, одним росчерком пера свел к нулю итоги пяти кровопролитных войн.

– Так вот и представьте, – заговорил Захар Чернышев, – что оставил сей почивший злосчастный император своей супруге, нашей Императрице Екатерине Алексеевне?

Граф Чернышев принялся загибать пальцы:

– Первое: пустую казну, понеже всем известно безалаберное правление его тетки Елизаветы Петровны. Опричь того, за казначейством числилось восемнадцать мильонов долгу.

Второе: армия восемь месяцев не получала жалованья.

Третье: повсюду народ приносил жалобы на лихоимство, взятки, притеснения и неправосудие. Четвертое: флот был в упущении, армия в расстройстве, крепости разваливались.

Генерал-поручик Потемкин, замерев, слушал внимательно, сдвинув брови и широко открыв здоровый глаз.

– Бедная Императрица, –

молвил он, растерянно оглянувшись на Чернышевых. – Как же она одолела все оное безобразие?

– Вот так и одолела! – весело воскликнул граф Иван Чернышев. – Она часто сказывала, что мечтает о пяти годах покоя, дабы привести обремененное долгами государство в наилучшее состояние, каковое токмо она могла.

Григорий Потемкин улыбнулся:

– И ведь смогла! – воскликнул он.

– Вестимо, смогла! – радостно вторил ему Иван Чернышев.

Панин, кивнув, отметил:

– Наши мысли с императрицей были совместными, их знают во всех Европейских дворах. Я вам их наизусть зачитаю.

Паки, закатив глаза, он продекламировал строчки из послания государыни:

– «Мы затверделому австрийскому самовластию и воле следовать не хотим и во взаимных интересах наших с оным двором ведаем определить истинное равновесие», «Россия независимо от других держав собою весьма действовать может» и «Мы ни за кем хвостом не тащимся». Вот так, друзья! – сказал Никита Панин, победно оглядывая Чернышевых, Фон Визина и Потемкина. Все гордо встрепенулись.

Потемкин высказался за всех:

– Что тут и говорить: оная Европа больше нуждается в России, чем Россия в Европе! Али не так?

Захар пренебрежительно отозвался:

– А то! Европа то знает, но признаться не хочет. Но ничего, мы подождем: сие дело времени.

Генерал Потемкин изразился поговоркой:

– Придет и наш черед садиться наперед!

Панин паки поднял кверху палец:

– Вот тогда-то, друзья, я и предпринял первые шаги в сооружении «Северной системы», или, как я его назвал «Северного аккорда» – не то, что союз между странами, а некое согласие жить в мире – в противовес французам и туркам, вечно готовым со всеми воевать.

– Неужто Франция таковая грозная? – паки удивился генерал Потемкин.

– Я бы назвал сию страну забиякой, – убедительно и твердо ответствовал на вопрос Потемкина Панин: – К оному «аккорду», вы, вестимо, знаете, удалось привлечь Англию, Пруссию, Данию, Швецию и Польшу. Не так-то просто оное было учинить, господа!

Все паки помолчали, иногда переглядываясь.

Вдруг генерал Потемкин, задал вопрос, обращаясь к графу Панину:

– А как же теперь Польша? Ужели она все еще в оном союзе, коли ее так расчленили? К тому же, сказывают, России достался наименьший кусок, супротив Австрии и Пруссии. Сказывают, Григорий Орлов, даже грозился, слыхивал, убить вас, граф, за то…

Панин нахмурился.

– Руки коротки, – возразил он. – К тому же, едино токмо я был против раздела Речи Посполитой. Но никто не желал слышать меня, – он с досадой махнул рукой. – А уж когда императрица велела заняться разделом, что мне оставалось делать?

Панин паки сердито встал и нервно пройдясь, подошел к столу с картами, ткнув пальцем в карту, молвил:

– Верно говорите, генерал: профита у нас меньше. Но время работает на нас. Императрица умна, как видите – подвинула турок куда подальше. Стало быть, может статься, скоро будем делить Турцию.