Электрическое тело
Шрифт:
На его нижнюю губу приземляется пчела. Я с ужасом наблюдаю, как жало пронзает розовую кожу. Пчела дергается, оставляя жало в губе Джека. Затем она бьется о его зубы и падает вниз, где ее тело поглощается тысячами пчел, роящихся на холодном кафельном полу. Когда-то пол был белым, но теперь он черно-желтый, вибрирующий от извивающихся огромных пчел, с ними же и раздавленные ногами и размазанные по плитке.
Сильные руки хватают меня за подбородок, поворачивают лицо. Рот Джека распахнут так широко, что мне кажется, он кричит, но в этом нет никакого смысла. Ничего
Я кричу. Когда я начала кричать? Открыв рот, я позволила пчелам попасть внутрь. Они пикируют мне в горло, царапают чувствительную плоть рта своими жалами, их тонкие ножки застревают меж зубов. Я хватаюсь за рот, пытаясь вытащить их, но сильные руки отрывают мои руки от лица, и я чувствую, что меня пристегивают - запястья прижаты к металлическим подлокотникам кресла грез. Как я попала в него? Повернув голову, замечаю, что чуть поодаль стоит еще одно такое же кресло, только уже с мертвым телом существа, похожего на мою мать. У меня не получается встать — я привязана, а пчелы слишком тяжелые, их тела наваливаются на меня, давят, я не могу дышать.
А потом одна из них ужалила меня.
Гигантская, выпрыскивающая в меня зеленый яд.
Нет.
Не пчела.
Игла.
Не яд, а наркотик грез.
Пчелы тают, как свечной воск, принимая очертания человека. Джек стоит передо мной, держа в руках иглу. Я перевожу взгляд на себя.
Он накачал меня наркотиками.
Я погружаюсь в грезы.
Глава 58
Жужжание становится тише, словно музыка, играющая на заднем плане
– Элла.
Я по-прежнему пристегнута ремнями к креслу, но во сне нет ничего, кроме темноты и моего отца.
– Где я?
– спрашиваю у него.
Папа склоняется над стулом и начинает расстегивать ремни. Я потираю запястья. У меня болит рот. Я осторожно прикасаюсь к нему и чувствую, как натягивается кожа на моих когтях.
– Ты в кресле грез, - говорит отец.
– Нет, имею в виду… где я сейчас?
– оглядываюсь вокруг. Я в грезах, это сон. Но это не лаборатория. Джека здесь нет. Лишь я, кресло и папа.
– Куда ты идешь, когда входишь в чьи-то грезы?
– лениво интересуется папа, словно вопрос риторический.
– Я вхожу в их сознание.
Папа смотрит в черноту пейзажа.
– Ты проникаешь в чужие мысли, чужие воспоминания, сны. Его глаза фокусируются на моих.
– Полагаю, сейчас ты в чужом сознании, - он хихикает.
– Значит, ты не в своем уме.
Я встаю, не только потому что кресло для грез жесткое и неудобное, просто мне хочется оказаться как можно дальше от этого сна об отце. И тут до меня доходит, что он сказал. В данный момент я не в своем уме - я погружена в грезы, мне снится чужой сон. Но человек… существо… - то существо, похожее на мою мать, что находится в соседнем кресле не живое. Все, что осталось - несколько электрических
– Так вот как выглядит смерть?
– бормочу я себе под нос.
– Зависит от того, что ты думаешь о ней, - теперь голос отца звучит бодрее, как у человека, которого я помню еще до того, как мы переехали в город; до того, как он начал работать с правительством.
– Я тебя не понимаю.
– Ты - твои мысли, твое существо, твое «я» - здесь, верно?
– папа машет передо мной руками. Конечно, на самом деле я не здесь, а в лаборатории с Джеком. Но одновременно и во сне с папой.
– Которая часть тебя - это ты? То тело, что лежит без сознания или девушка, находящаяся передо мной?
– интересуется папа.
Я на мгновение задумываюсь:
– Здесь. Сейчас. Тело - это не человек. Человек - это… - я пытаюсь сформулировать, но это трудно. Я вспоминаю о диги-файле, который показал мне Джек - о смерти Акилы. Даже на экране я видела разницу между живой и мертвой Акилами. Мертвая - пуста, она была никем, словно в туннеле — лишь тень самой себя. Она не была ее телом.
Папа хватает меня за плечи, а его пальцы впиваются мне в кожу.
– Запомни это, Элла. Это очень важно.
– Что именно?..
– переспрашиваю, но папа отпускает меня так резко, что у меня перехватывает дыхание. Он отворачивается, и я слышу его голос, тяжелый и печальный: - Элла, ты должна проснуться.
Я подхожу к нему.
– Ты все время это повторяешь!
– кричу я на него.
– Но что ты имеешь в виду? От чего мне проснуться? Что ты имеешь в виду?
Папа занимает мое место в кресле и смотрит на меня. Он выглядит таким усталым, бледным, щеки ввалились, глаза покраснели, губы потрескались.
Он выглядит мертвым. Почти.
– Ты была моим ключом. Я спрятал правду в тебе, - пока он говорит, плоть начинает кусками отваливаться от его лица, на месте щек появляются зияющие дыры и становятся видны щелкающие зубы.
Я начинаю плакать. Горячие слезы обжигают щеки. Они напоминают мне пчелиные укусы.
– Когда ты проснешься, твое лицо будет сухим. Но это не значит, что ты не плакала.
Жужжание становится громче. Это больше не фоновая музыка. А снова звук, сводящий меня с ума.
– Я схожу с ума, да?
– шепчу я. Страх перед этим озаряет меня будто ужасное откровение. В лаборатории не было пчел. Теперь я это понимаю. Пчел не было. Лишь я. Сумасшедшая я.
Или… может, я не схожу с ума. Может быть, я что-то вроде андроида-киборга-клона, и просто ломаюсь. Не знаю даже, что хуже.
Папа смеется. При этом остальная часть его кожи и плоти трескается и отваливается от головы, обнажая ухмыляющийся череп. Его глаза закатываются в глазницах, а затем вовсе выпадают, свисая на красной вене. Вены лопаются вместе с глазами, разбрызгиваясь по земле.
– Ты не в том, не в правильном уме, дорогая, - отвечает он.
– Нет, нет, нет, ты не в нем.
Он продолжает смеяться. И делает это до тех пор, пока от него не остается ничего, кроме клацанья зубов и нескончаемого жужжания миллионов пчел в моих ушах.