Элизабет Тейлор
Шрифт:
Элизабет попросила застолбить для нее участок по соседству с могилой мужа, заявив о своем намерении быть похороненной рядом с ним. Гольдбогены, вняв мольбам двадцатишестилетней вдовы, приобрели участок и для Элизабет.
В день похорон Элизабет так напичкали транквилизаторами, что Дик Хенли и доктор Кеннамер были вынуждены поддерживать ее под руки, чтобы она не упала. Они вылетели из Лос-Анджелеса вместе с Эдди Фишером, Хелен Роуз, Говардом Тейлором и Джимом Бейконом на частном самолете, предоставленном Говардом Хьюзом. Дебби Рейнольдс осталась дома присматривать за детьми Элизабет, которые
В черной бархатной шляпе и бриллиантовых серьгах-подвесках, Элизабет прибыла в Чикаго. Она была настолько подавленной, что с трудом смогла дойти от лимузина к могиле. Впервые увидев закрытый бронзовый гроб с телом мужа, она испустила истошный, душераздирающий вопль:
«О, Майк, как я люблю тебя. Я люблю тебя!» — рыдала она.
Затем Элизабет стремительно подалась вперед, словно желая броситься на крышку гроба. Брат удержал ее, крепко схватив за плечо.
Лишь члены семьи и самые близкие из друзей были допущены под натянутый над могилой тент. Само кладбище кишело тысячами досужих зевак, которые, расталкивая друг друга локтями, вытягивали вперед шеи, пяля глаза на убитую горем кинозвезду. Некоторые из них вскарабкались на могильные камни с банками кока-колы и пачками чипсов в руках, будто явились не на похороны, а на пикник. Другие сидели на расстеленных одеялах — замусорив безлюдное в иные дни кладбище обертками от конфет и палочками от мороженого.
«Он был не только замечательным отцом, но и вообще великим человеком», — рыдал Майк Тодд-младший, не в силах сдержать слезы при виде отцовского гроба.
Элизабет дрожала, пыталась подавить в себе рыдания. Положив руку на гроб, она шепотом попрощалась с мужем и, шатаясь, направилась назад к лимузину. Затем она воскликнула: «Майк! Майк! Дорогой мой! Я не могу оставлять тебя здесь! Не могу!»
В машине Элизабет разрыдалась на плече у брата. Толпа подалась вперед, продолжая выкрикивать ее имя.
Многие пытались засунуть в окошко машины листки бумаги для автографа.
«Ради Бога, давайте скорее уедем отсюда», — вскрикнула Элизабет.
Из Нью-Йорка прилетел на похороны Монтгомери Клифт. И хотя Элизабет отказалась его видеть, он все равно пришел на кладбище. Его, как и других, до глубины души возмутило беспардонное нахальство зевак, заполонивших кладбище.
«Они галдели и всячески злорадствовали, — рассказывал Клифт. — В их глазах читалась зависть, злость, ненависть и убожество».
Усыпленная транквилизаторами, Элизабет вернулась самолетом в Лос-Анджелес, в дом, снятый Тоддом на Шуйлер-Роуд. Там ее уже поджидали сотни гелеграмм, в том числе одна из Белого дома — от президента Эйзенхауэра и его супруги, которые выражали своё глубочайшее соболезнование.
На следующий день Элизабет вместе с братом, его женой и представителем «МГМ» Биллом Лайоном смотрели у нее дома по телевизору церемонию вручения наград киноакадемии.
Лайон приехал к ней на тот случай, если Элизабет вдруг удостоится «Оскара» за роль в ленте «Округ Рейнтри».
«Элизабет была одета в одно из тех великолепных домашних платьев, которые так нравились Майку, — вспоминал Лайон. — На ней не было ни косметики, ни драгоценностей, ничего, кроме обручального кольца самого Майка. То была единственная вещь,
«Мне ни за что не победить. Награду отдадут Джоан Вудворд. Мне сейчас во всем не везет. Теперь, когда Майка нет в живых, мне уже не на что надеяться, ни на какую удачу».
Действительно, Джоан Вудворд получила «Оскара» как лучшая актриса, и Элизабет отдала Лайону распоряжение, чтобы тот послал Джоан букет белых орхидей и записку, в которой говорилось:
«Наилучшие пожелания, поздравления и искренний привет от Элизабет Тейлор-Тодд и также от Майка».
«После этого она дала волю слезам, и нам пришлось отнести ее наверх, в спальню, — рассказывал Лайон, — это был в высшей степени драматический случай».
Эмоциональное состояние Элизабет было столь шатким, что Майк Тодд-младший решил вызвать из Нью-Йорка в Калифорнию секретаря своего отца, чтобы тот за нею приглядывал.
«Мне ни разу не приходилось видеть, чтобы человек терзался горем так долго, — вспоминал секретарь. — Лиз тогда не снималась. Она безвылазно сидела дома и безутешно рыдала ночи напролет. Она все говорила, и говорила, и говорила, а я слушал. Она считала себя виноватой в случившемся, укоряя себя за то, что отказалась лететь вместе с Майком. Тогда у нее была простуда, и она осталась дома».
Доктор Кеннамер все это время пичкал актрису таблетками, сначала, чтобы она могла уснуть, затем — чтобы взбодриться, успокоиться и перестать плакать. Элизабет так сильно переживала, что даже снотворное ей мало помогало, и тогда доктор давал ей другие таблетки, в качестве противодействия. В результате этих пилюль оказалось чересчур много. Элизабет отказывалась от еды и только пила пиво с попкорном».
Элизабет брала с собой в постель рубашку Тодда, которая была на нем перед тем, как он улетел. Пижаму покойного мужа Элизабет хранила под подушкой. Она отказывалась менять постельное белье, заявляя, что хотела бы как можно дольше сохранить рядом с собой запах мужа. Она дала клятву никогда не снимать с пальца его кольцо.
«Пусть мне отрежут палец, если им вздумается снять его у меня с руки».
Элизабет погрузилась в глубокую депрессию и на протяжении нескольких дней не вставала с постели. Посторонние люди были вынуждены взять на себя заботу об ее доме, о ее собаках, кошках и детях. Единственным известием, которое заставило её встрепенуться, была новость о том, что юная дочь Ланы Тернер, Шерил, заколола ножом любовника матери, Джонни Стомпанато.
«Она отвернулась к стене и беспрестанно твердила: «Бедная Лана! Бедная Шерил!» — вспоминала Хелен Роуз. — Я по нескольку раз в день звонила Лане — Элизабет хотелось хоть как-то ее утешить. Несмотря на ее собственные страдания, Лана не выходила у нее из головы».