Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

Гегель Фридрих Георг Вильгельм

Но как неопределенное представление нашей заинтересованности в предметах еще недостаточно для различения состояний бодрствования и сновидений, так точно и определение ясности не может еще удовлетворять требованиям такого различения.

Ибо, во-первых, это определение только количественное; оно выражает собой только непосредственность созерцания, следовательно, еще не подлинно-истинное; с этим же последним мы имеем дело лишь в том случае, если убеждаемся, что созерцаемое есть внутри себя разумная целокупность. И, во-вторых, мы очень хорошо знаем, что сновидение вовсе не всегда отличается от бодрствования меньшей степенью ясности, но часто наоборот, особенно при болезненном состоянии и у мечтателей, даже яснее, чем бодрствование.

Не было бы, наконец, дано никакого удовлетворительного различения и в том случае, если бы прибегли к совершенно неопределенному выражению, что человек мыслит только в состоя-

{103}

нии бодрствования. Ибо мышление вообще до такой степени присуще человеческой природе, что человек

мыслит всегда, даже и во сне. Во всех формах духа — в чувстве, в созерцании, как и в представлении, — мышление составляет основу. Поэтому мышление, являясь неопределенной основой всех этих форм, не затрагивается сменой сна и бодрствования, не составляет здесь исключительно одной стороны изменения, но, в качестве совершенно общей деятельности, возвышается над обеими сторонами этой смены. Иначе, напротив, обстоит дело с мышлением, поскольку оно в качестве различенной формы духовной деятельности противостоит другим формам духа. В этом смысле мышление прекращается во время сна и при сновидениях. Рассудок и разум — способы мышления в собственном смысле этого слова — деятельны только в состоянии бодрствования. Только в рассудке присущее пробуждающейся душе абстрактное определение ее саморазличения от всего относящегося к природе, от ее неразличенной субстанции, а также от внешнего мира получает свое интенсивное, конкретное значение, ибо рассудок есть бесконечное внутри-себя-бытие, развивающееся до целокупности и тем самым освобождающееся от единичности внешнего мира. Но если «я» свободно внутри себя самого, то оно и предметы делает независимыми от своей субъективности, рассматривает эти предметы как некоторые замкнутые в себе совокупности и как звенья одной, все их собой охватывающей целокупности. В области внешнего эта целокупность выступает не как свободная идея, но как связь необходимости. Эта объективная взаимосвязь есть то, чем представления, которые мы имеем в состоянии бодрствования, существенно отличаются от тех, которые возникают во сне. Если поэтому я в состоянии бодрствования встречаюсь с чем-либо, связь чего с остальными состояниями внешнего мира я еще не в силах открыть, то я могу спросить: бодрствую я или нахожусь во сне? Во время сновидения мы только воспринимаем представления; здесь наши представления еще не находятся во власти категорий рассудка. Но чистое представление совершенно вырывает вещи из их конкретной взаимосвязи, превращая их в единичные. Поэтому в сновидении все растекается, перекрещивается в диком беспорядке, предметы теряют всякую необходимую объективную связь, соответствующую рассудку и разуму, и входят только в совершенно поверхностную, случайную, субъективную связь. Так бывает, что то, что мы слышим во сне, мы ставим в совершенно другую связь, чем в какой оно находится в действительности. Слышат, например, как сильно хлопнула дверь, а думают, что раздался выстрел, и рисуют себе картину разбойничьего нападения. Или во сне ощущают давление на грудь и объясняют его себе домовым.

Возникновение таких ложных представлений во сне возможно потому, что в этом состоянии дух не есть для-себя-сущая целокупность, с которой он в состоянии бодрствования сравнивает все свои ощуще-

{104}

ния, созерцания и представления, чтобы из согласованности или несогласованности отдельных ощущений, созерцаний или представлений со своей для-себя-сущей целокупностью опознать объективность или необъективность этого содержания. Правда, и в состоянии бодрствования человек может в пустой болтовне предаться всецело пустым, субъективным представлениям; но если он не лишился рассудка, он в то же время знает, что эти представления суть только представления, ибо они находятся в противоречии с совокупностью всех состояний его духа в данный момент.

Только по временам во сне оказывается нечто, имеющее кое- какую связь с действительностью. В особенности это относится к полуночным сновидениям; в этих снах представления до известной степени могут еще находиться в связи с тем порядком действительности, в котором они занимали нас в течение дня.

В полночь сон, как это очень хорошо знают воры, бывает всего крепче, так как душа уходит в себя, освобождаясь от всякой напряженности в своем отношении к внешнему миру. После полуночи сны становятся еще более произвольными, чем до того. Но в то же время во сне мы иногда предчувствуем нечто такое, чего не замечаем в рассеянности бодрствующего сознания. Так дурная кровь может вызвать в человеке определенное чувство болезни, о которой он в состоянии бодрствования еще ничего не подозревал.

Точно так же запах тлеющего тела может вызвать в нас во сне представление о пожарах, которые разгорятся только несколькими днями позднее и на предвестников которых мы в состоянии бодрствования не обращали внимания.

В заключение следует еще заметить, что бодрствование как естественное состояние, как естественная напряженность индивидуальной души по отношению к внешнему миру, имеет некоторую границу, некоторую меру, что деятельность бодрствующего духа вызывает поэтому утомление и, таким образом, ведет ко сну, который в свою очередь также имеет известную границу и должен перейти в свою противоположность. Этот двойной переход и есть тот способ, каким обнаруживается в этой сфере единство в себе-сущей субстанциальности души с ее для-себя-сущей единичностью.

?) ОЩУЩЕНИЕ

{§ 399}

Правда, на первых порах сон

и бодрствование представляют собой не простые изменения, а сменяющие друг друга состояния (прогресс в бесконечность). Однако в этом их формальном, отрицательном отношении содержится в такой же мере и утвердительное

{105}

отношение. В для-себя-бытии бодрствующей души бытие уже содержится как идеальный момент; она находит, таким образом, внутри себя самой и притом для себя определенности содержания своей спящей природы, которые существуют в спящей природе в себе, как в их субстанции. Как определенность это особенное отлично от тождества для-себя-бытия с самим собой и в то же время в простой форме содержится в его простоте — это есть ощущение.

Прибавление. Что касается диалектического продвижения от пробуждающейся души до ощущения, то относительно этого надо заметить следующее. Наступающий вслед за бодрствованием сон есть естественный способ возвращения души из состояния различия к неразличенному единству ее с собой. Поскольку дух остается в оковах природности, это возвращение представляет собой не что иное, как пустое повторение начала — скучный круговорот. Но в себе, или согласно понятию, упомянутое возвращение содержит в себе в то же время и прогресс. Ибо переход сна в бодрствование и бодрствования в сон имеет для нас столь же положительный, сколь и отрицательный результат, а именно, что как имеющее место во сне еще неразличенное субстанциальное бытие души, так и осуществляющееся в пробуждении еще совершенно абстрактное, еще совершенно пустое ее для-себя-бытие обнаруживаются в их разобщенности как односторонние, неистинные определения и тем самым дают проявиться ее конкретному единству, как тому, что есть ее истина. В повторяющейся смене сна и бодрствования эти определения стремятся всегда только к их конкретному единству, никогда его при этом не достигая; каждое из этих определений всегда впадает при этом из своей собственной односторонности в односторонность противоположного определения. Но действительностью это единство, к которому мы всегда только стремимся в указанной смене, становится в ощущающей душе. Поскольку душа ощущает, она имеет дело с непосредственным, сущим, еще не порожденным ею, но ею только преднайденным, данным ей как нечто готовое внутренне или извне, следовательно, от нее независимым определением. Но в то же время это определение погружено во всеобщность души, отрицается вследствие этого в своей непосредственности и, тем самым, полагается идеально. Поэтому ощущающая душа в этом другом, как в своем, возвращается к самой себе, в этом непосредственном, сущем, которое она ощущает, оказывается у себя. Так существующее в пробуждении еще абстрактное для-себя-бытие получает посредством определений, которые в себе содержатся в спящей природе души, в ее субстанциальном бытии, — свое первое выявление. Посредством этого выявления душа осуществляет, удостоверяет и подтверждает свое для-себя-бытие, свою пробужденность, — она не только есть для себя, но и полагает себя как для-себя-сущую, как субъективность, как отри-

{106}

цательность своих непосредственных определений. Только таким образом душа достигает своей истинной индивидуальности. Это субъективное средоточие души уже не занимает теперь обособленного положения, противополагая себя ее непосредственности, но проявляет свою силу в многообразном, которое потенциально содержится в этой непосредственности. Ощущающая душа влагает многообразие в свой внутренний мир, она снимает, следовательно, противоположность своего для-себя-бытия, или своей субъективности, и своей непосредственности, или своего субстанциального в-себе-бытия, — хотя и не таким способом, чтобы, — как это имеет место при обратном переходе бодрствования в сон, — ее для-себя- бытие уступало место своей противоположности, т. е.

упомянутому выше чистому в-себе-бытию ее, но так, что ее для-себя-бытие и в изменении, в своем другом сохраняется, развивается и оправдывается, тогда как непосредственность души, напротив, от формы состояния, имеющегося налицо наряду с ее для-себя-бытием, низводится до степени простого определения в самом этом для-себя- бытии, следовательно, до некоторой видимости. Через ощущение душа, таким образом, достигает того, что всеобщее, составляющее ее природу, открывается ей в непосредственной определенности. Только благодаря этому для-себя-становлению душа и есть ощущающая. Неодушевленное потому как раз* и не ощущает, что в нем всеобщее остается погруженным в определенность, но в этой определенности не становится для себя.

Окрашенная вода, например, только для нас отлична от своей окрашенности и неокрашенности. Если бы одна и та же вода была одновременно и водой вообще и водой окрашенной, то эта различающая определенность имела бы силу для самой воды, и последняя тем самым обладала бы ощущением; ибо ощущением нечто обладает вследствие того, что в своей определенности сохраняется как всеобщее.

Приведенное выше разъяснение сущности ощущения уже содержит то, что, если в параграфе 398 пробуждение могло быть названо суждением индивидуальной души, — так как в этом состоянии обнаруживается разделение души на для-себя-сущую и только сущую душу и в то же время непосредственное отношение ее субъективности к другому, — то в ощущении мы можем утверждать наличие некоторого умозаключения и отсюда выводить обусловливаемое ощущением удостоверение состояния бодрствования. Когда мы просыпаемся, мы сначала находимся в совершенно неопределенном состоянии различенности от внешнего мира.