Эра беззакония
Шрифт:
Он делал затяжку за затяжкой, но прокуренный донельзя организм уже не реагировал на никотин. Пустым барабаном гудела голова, и никакого прояснения мыслей сигарета не принесла. Затушил «хабарик» о подошву.
«Выпить бы…» – шевельнулось желание, когда проводница, облаяв его за курение, принесла полагающийся в «СВ» ужин. «В голову не пришло заскочить за «пузырем». И не успел бы». Вздохнув с сожалением, он раскрыл свой походный портфель. «Чего Валентина собрала?»
Одно отделение заняла аккуратно сложенная смена белья, форменная рубашка и тапочки в пакете. Другое – жареная курица в фольге, хлеб и помидоры. А на самом дне!.. «Глазам не верю!..» Пол-литра водочки!
«Радость ты моя! Умница. Все можешь, если захочешь». На душе потеплело. «Всегда бы так». Выпил, вкусно закусил и на перекур вышел в тамбур. После водочки сигарета совсем по-другому работает!
За окном проносились голые тосненские леса, мелькали станции, встречные электрички. Стук колес да старческий скрип вагона – вот и все, что осталось вокруг. На целую ночь. Суета отступила, вместе с канувшим в осеннюю темноту Питером.
Вернулся в купе другим человеком. Мысли перестали расползаться. Забрезжила надежда окинуть со стороны нагроможденную в ходе расследования информацию. Если повезет, упорядочить ее. Разложить по полочкам. В Питере на это не хватало времени.
Выложил на столик блокнот, ручку и приготовился к составлению схемы. Дело
Тогда начинается самое интересное. Берешь ручку другого цвета и дорисовываешь кружочки и квадратики там, где их нет, но могли бы вполне оказаться. Это версии. И снова стрелочки.
Калмычков хорошо играл в шахматы. Но эта игра ему нравилась больше. Бывало, ночами просиживал, а к утру уже знал – что, где, когда. Схема – визуализация информации. В голове все навалом. А на бумаге – по полочкам. Но главное, можно дополнить «известное» сотнями вариантов «возможного».
Привык к работе со схемой еще опером. А когда возглавил уголовный розыск, сам Бог велел переводить дела на бумагу. Чтобы не запутаться. Чтобы вовремя подсказать. Его процент раскрываемости всегда был много выше среднегородского.
Сегодня предстояло разбить все, что известно, на три схемы.
Первая – дело о самоубийстве. Плюс информация, поступающая по мере расширения географии самоубийств.
Отдельная схема по «спасителям Отечества».
Третья – по «друзьям Перельмана». Несомненно: в обеих последних скоро появятся новые кружочки и квадратики. Важно не упустить.
Он быстро «расписал» весь скудный улов по питерской части дела о самоубийстве, но что-то мешало проникнуть мыслями вглубь.
Не сумев сосредоточиться, отступил на время, и разнес по кружочкам известных ему членов обоих «Союзов «Меча и Орала». И вновь наткнулся на нежелание мозга решать предложенную задачу. Какой-то иной пласт чувств и мыслей рвался на первое, по важности, место. Он пробивался так настойчиво и решительно, что отложивший блокнот Калмычков, через пять минут ни о чем, кроме «этого», уже думать не мог. И не хотел.
«Этим» оказался позавчерашний разговор с Валентиной. «Своя рубаха ближе к телу!»
Валентина «сняла блокаду» и вызвала его на выяснение отношений. Умно, без истерики и скандала.
Той ночью Калмычков притащился домой выжатый, как тюбик зубной пасты. Самый разгар неудач и обломов. Доехал заполночь. Она кормила его на кухне. Как всегда молча и равнодушно. Но вдруг бросила сочувственный взгляд и сделала невозможное. То, чего не делала никогда. Налила полстакана коньяку.
«Хорош у меня видок… – думал он, допивая. – Сжалилась. Напомнил ей молодые годы, когда такой же небритый и осунувшийся приползал домой после работы. И пропускал чего-нибудь стаканчик-другой. Тогда она возмущалась и отбирала. А сегодня – сама…»
В груди потеплело от этого ее жеста. Или от коньяка? Мелочь, а как меняет акценты! В приподнятом настроении он совершил вечерний туалет. Даже промурлыкал что-то, когда брился.
На цыпочках прокрался в спальню через большую комнату, где посапывала под не выключенный телевизор Ксюня. Дочь всегда засыпала под телевизор. Любая программа, без звука, иначе часами ворочается и хнычет. Лет с восьми привязалась привычка: то ли от боязни темноты, то ли как попытка остановить собственные мысли, никак не желающие засыпать. Валентина выключала телевизор, когда заканчивала дела и шла спать.
Их десятиметровая спальня вмещала только одну кровать. Приходилось делить ложе под разными одеялами, избегая случайных прикосновений. За годы «конфронтации» сложилось неписаное правило: в кровати склок не затевать. Иначе ад получился бы невыносимым.
Калмычков засыпал, когда Валентина, стараясь не тревожить его, улеглась на своей половине. Сон уже овладел им. Понеслись вперемешку обрывки событий. Всплывали и лопались мутные образы. Он не сразу почувствовал прикосновение к своей груди. Думал, снится. Но пальцы скользнули к плечу. Потом она провела ладонью по свежевыбритой щеке, и Калмычков уже не спал… Он лежал неподвижно, не открывая глаз и не понимая, что ему делать. В их отношениях остались только «наезды» и «разборки»… Она придвинулась к нему и погладила другую щеку.
«Как ей противно, должно быть, прикасаться ко мне…» – подумал он, вспомнив ее обвинения. Ответить на них нечем. Все даже хуже, чем она представляет.
Хотел мягко отвести ее руку, но, взяв за тонкое запястье, почему-то поцеловал пальцы. Сначала один, потом другой, третий… «Валя…» – прошептал он, но она свободной рукой замкнула ему губы. Нерешительно коснулась губами плеча, груди, а потом с отчаянным безрассудством набросилась на него. Целовала в щеки, в лоб, в шею! Он чувствовал на губах соль ее беззвучных слез.
«Бедная моя!..»
Впилась долгим поцелуем в его ненавистные губы. Жгучая жалость – где только жила в нем такая – смешалась с вдруг вспомненной нежностью, и эта лавина смела, опрокинула все, что громоздили они столько месяцев, отгораживая себя один от другого. Все, что мешало быть прежними! Угрызения совести, ее обвиняющие глаза, скандалы и эта долбаная работа. Все отлетело вмиг! Он сгреб ее в сильных объятиях, покрыл поцелуями заплаканное лицо и зашептал горячо и бессвязно: «Ну что ты, дурочка… Что ты?.. Я с тобой… Я люблю тебя… Я никого не люблю, кроме тебя…»
Все закончилось быстро и бурно. Ему показалось, что между всхлипами она прошептала что-то похожее на «люблю…», но спрашивать ее, тихо засыпающую у него под мышкой, не решился. Что они значат, слова!..
«Я ее, правда, люблю. Только ее! Никакая «профи», с ногами от плеч, из меня каплю любви не выжала. Валюха, Валюха!.. Зачем ты к сердцу принимаешь всякие глупости?.. Как хорошо мы с тобой жили. Как хорошо!»
Засыпая, корил себя за упущенное счастье. «Займусь семьей, как только…» – Калмычков провалился в сон, так и не успев построить перспективный план налаживания семейных отношений.
Утром почти не говорили. Боялись увидеть глаза друг друга. Калмычков опаздывал на совещание в прокуратуру. В дверях чмокнул ее в щечку, как было заведено у них раньше. Тут и прочел что-то новое во взгляде. Может, надежду?
Поговорить получилось следующей ночью.
Перед этим весь день «кололи» медиков и морговский персонал. Калмычков приехал домой под утро, к трем часам. Сил хватило только умыться. От еды отмахнулся.
Валентина не спала, дожидаясь его. В короткий промежуток времени между тем, как они улеглись под одним одеялом, и ее голова оказалась у него на груди, и моментом полного его «отъезда», Калмычков попытался обрисовать в сжатом виде события последних дней. Особенно напирал на перспективы. Он верил, все у них будет: и Москва, и карьера.
Она молча слушала, не перебивала. Но, видимо, «не прониклась». Мало уточняла, не зажглась переездом в Москву. Едва выслушав, зашептала о своем.
Ее
Много места занимает женщина в жизни человека! Нет ее – и смысл суеты пропадает. Невнятные трепыхания.
После той ночи к нему вернулось ощущение осмысленности бытия. Он крутится, работает, но не просто так, а все для нее. И для Ксюни. Иначе – зачем?Еще несколько раз в памяти всплывало Валентинино лицо, или вдруг ощущался запах ее волос, но мысли уже бежали по другой дорожке. Работать, работать, работать…
По генералу Арапову и его людям схемка пока мелковата.
Сам генерал, Вадим Михайлович, Макарыч да многостаночник Веня. Не густо. Но в МВД у них люди есть? Есть. Не светят их раньше времени. А в питерской власти? Наверняка. Рисуем стрелочки. Пока в «никуда».
Как лихо Вадим Михайлович провернул поиск пропавшего самоубийцы по питерским «низам». Любо-дорого. Выходит, среди «братвы» и уголовников у него полный карт-бланш. Стрелочка вниз…
А Венина бутылочка? Это ж – песня! Куда стрелочку рисовать: вверх или вниз?Калмычкова еще раз занесло на дачу к генералу. Вечером, тридцатого.
Париться не парились, но выпили по чуть-чуть и закусили. Обсуждали возможные мероприятия на фоне случившегося облома. Генерал – голова! И опыт, дай бог каждому. Кое-что подсказал, во всяком случае, указал направление.
Веня подносил тарелки и бутылки, откровенно следя за нитью разговора. Пару раз шептал что-то на ухо генералу, тот одобрительно кивал и звонил по мобильнику. Калмычков удивился. Абсолютно бессознательно, по оперской привычке не проходить мимо странных явлений, Калмычков сунул в карман одну из пустых пивных бутылок. Никто не заметил. А когда рассказывал генералу про обед с Перельманом, и сам о ней позабыл.
Генерал радовался как ребенок: «Везунчик ты, Калмычков! Чтоб так перло, давно не встречал. В карты с тобой ни за что не сяду. Все только начинается, господа перельманы!»
Расстались очень тепло. Генерал посоветовал навестить Макарыча. Вдруг, что-нибудь дельное подскажет.
А к обеду следующего дня разъяренный Арапов ворвался в калмычковский кабинет, вытурил всех, кто там находился, и злобно зашипел: «Ты что, сученыш ментовский, совсем стыд потерял?! Под кого копаешь, сволота?» – и затряс перед Калмычковым вчерашней бутылкой, упакованной в целлофан.
Утром Калмычков отнес ее знакомому эксперту в НТО. Просил сравнить пальчики с картотекой. Неофициально, в свободное время. Отнес и забыл. История с бутылочкой прошла у него «на автомате». Подсознательно, на рефлексах. Значения этой бутылке не придал.
А генерал – придал! Еще как придал.
Он материл Калмычкова десять минут. Чуть в морду бутылкой не засветил. Но убедившись, что тот и правда без задней мысли, по привычке находить ответы на вопросы, немного смягчился.
«Ты не видел, как Веня стеклянные бутылки в специальном ящике дробит? Он же спец высокого класса, – генерал улыбнулся, отходя. – Вчера: бегает и бегает. Одной бутылочки, говорит, не досчитываюсь. Никак, ваш Калмычков на Контору пашет? Что мне ему ответить? Стучишь на товарищей?»Калмычков заоправдывался: «Дурак я, Серафим Петрович!.. Чистый дурак! Уж больно ваш Веня загадочный…»
«Вот теперь, врешь! – смеялся генерал. – Не дурак, а сильно умный! Сам все узнать торопишься. Нет чтобы старших товарищей порасспрашивать… Любопытной Варваре, знаешь, что оторвали? Хорошо, у криминалистов своих людей имею. Калмычков, говорят, бутылочку левую принес. Шерлок Холмс гребаный!» Генерал ходил по кабинету, что-то обдумывая.
«Бутылочку, пожалуй, сохрани. В сейф спрячь, подальше, – дождался, пока Калмычков в точности все исполнил. – Если услышишь, что я вдруг застрелился, или покойная жена меня из ревности придушила, или утонул, или еще что-нибудь подобное, тогда и достань. Смекаешь?»
Думай, после этого, куда стрелочки по связям с уголовным миром направить? Вниз или вверх?
Вчера вечером ездил к Макарычу. Букет сложных чувств.
С одной стороны, приятно встретиться с бывшим «благодетелем». Не последний человек в судьбе Калмычкова. С другой – полковник в отставке Полищук Василий Макарович знал о нем то, что не должен знать никто. А это, согласитесь, способно испортить самые теплые отношения.
Макарыч встретил дома, на Гражданке. Радушно, с объятиями, с шутками-прибаутками про то, как не случилось генералом на пенсию уйти. Заперлись в спальне. «Чтоб Нюрка не доставала!..» Его жена, Анна Ивановна, к Калмычкову благоволила. То есть, норовила сразу усадить за стол, побаловать борщиком. А «до борщика» полагалось по рюмочке.
Сегодня времени в обрез, Макарыч в курсе, потому и спрятались. Внешне он не изменился. Большой, грузный, шумный, заполняющий своей персоной любой объем.
Одышка никуда не делась, но с лица ушла былая озабоченность. Исчезли подглазники. Отдохнул, одним словом.
«Так я работаю в таком месте, где отвечать – не за что, а зарплата – четыре милицейских», – похвастался Калмычкову.
Перекинулись о былом, потом Калмычков рассказал о деле. Макарыч вник, но путного подсказать не смог. Не типичная ситуация. Зато прекрасно знал о предстоящей командировке. Кратко набросал путеводитель по министерским коридорам. Кое-какие особенности тамошних нравов, несколько ключевых фигур. Свои это люди или чужие, не уточнил. И Калмычков не переспрашивал. Придет время, расскажут.
В конце беседы Макарыч написал крупно на листе бумаги номер телефона, велел Калмычкову запомнить, но нигде не записывать. «Если сильно прижмет, так, что не выкрутиться, позвони. Спроси Родиона Петровича и назови себя. Вытащат, хоть с того света!» Калмычков номер запомнил.
Прощаясь, решился на вопрос.
– Что вы с генералом на меня накопали? – спросил, и словно гора с плеч!
– Не напрягайся, Коля! – Макарыч хлопнул его по спине. – У нас ведь за каждым что-нибудь, да есть. Пусть оно лежит себе, пылится…
– А все-таки? Может, на понт взяли?
– Обижаешь! Все как положено: показания четырех человек, суммы, контакты. Хоть сейчас дело возбуждай! Но на хрена нам дело, Коля? Страховка для спокойствия. Провернем операцию, сам с этими бумажками в туалет сходишь! Серьезно…
На том и расстались. Каждый вернулся к привычным делам. Калмычков вписал в схему Родиона Петровича. Имя показалось знакомым. Раскольникова он не имел в виду. Тут современный персонаж.
Задумался, вспоминая, потом достал мобильник и позвонил майору Шимчуку из УБОПа. Связь, слава Богу, есть, и майор среди ночи оказался не в постели, а рядом с компьютером. Через полчаса Шимчук отзвонился и продиктовал ориентировку на московского авторитета Рудика. «Один из самых…» – уважительно отрекомендовал Шимчук. Может и так. С большой долей вероятности Родион Петрович может оказаться знаменитым Рудиком.
Что получается? Генерал Арапов и его «Союз…» опираются на верхушку уголовного мира? Или наоборот? Хрен редьки не слаще. Вот тебе и оперативность Вадима Михайловича. Вот тебе Веня, невзрачный мужичок.
Стоп! Веня – флажок характерный. Веня – вектор! Кто у нас в стране – кому служит. Но, это – абсурд!
«Хорошо, мужики! Я у вас на крючке. Но жизнь, похоже, полна неожиданностей…»