Эра беззакония
Шрифт:
В начале семейной жизни линейку ценностей Калмычкова она представляла точно. На первом месте – она и Ксюня. Родителей не считаем, они вне конкурса. Второе место – Женька, объект ее тайной ревности. Делить Калмычкова она не согласна даже с другом детства. Потом идет дело: карьера, расследования, оперские заморочки. Ему повезло – на должностях не засиживался и звания получал в срок. Потому что умный. И пил не больше других. Из работы вытекали деньги как результат и эквивалент затраченных сил. Их не хватало, верней сказать – не было. Почти десять лет. Смешная милицейская зарплата, при полной самоотдаче с его стороны. Денег очень хотелось. Как результата и следствия.
Но жизнь подобна канатоходцу. В ней главное – баланс. Чего-то даст, и ровно столько же отнимет. Хотели
Они и работали. Верней, Валентина ходила на работу, а Калмычков именно работал. Большая разница. Дома бывал редко. Набирался опыта, матерел. И незаметно, как раз к тридцати, служба заняла место семьи в его табели о рангах. По факту. Проросла в Калмычкова и принялась менять его под себя. Он весь развернулся к работе. Начальник уголовного розыска, потом начальник ОВД – дневал и ночевал на проклятой каторге. Еще и любил ее! В постели, конечно, говорил, что любит Валентину, а мыслями был далеко. Она чувствовала. Терпела.
Работа в конце концов принесла деньги. Зарплаты стало хватать сначала на еду, потом на мелкие вещи. Выправились.
А счастья не прибавилось. Даже наоборот. Дорого ей обошелся достаток. Истаял прежний Калмычков. Работа обтесала его под свой формат. И год от года этот формат все больше не нравился Валентине. Милиция на всех парах летела в рыночные отношения.
Она не слепая. И не с Луны. Газеты читает, телевизор смотрит. Заметила, как люди поделились на богатых и бедных.
Бедные живут на зарплату. Их много, и милиционеры среди них. Но бедные мечтают стать богатыми. Присуще им такое свойство. Сидят как клещи, усыхают годами и чахнут. Пока не созреют условия. Пока не найдется трещинка, в которую можно пристроить хоботок, к чужому прильнуть и попробовать стать богатым. Им невдомек, что большое богатство имеет другую природу Им хватит маленького. Каждого в отдельности, их можно понять. Всем жить хочется! Но миллионы хоботков обладают страшной разрушительной силой. Далекая от экономики Валентина видела, как эти хоботки торчат из всех щелей человеческих отношений. Сосут и точат саму возможность построения чего бы то ни было. Как превращаются в неудержимые грунтовые воды, подмывающие любой фундамент любой новой жизни. И старую не щадят. Везде проникнут. Все растащат, все извратят. Морить их, что ли? Когда-то одних из них сдерживал страх, другие помнили слово – совесть. Но страх исчез, а это лишнее слово пора изымать из обращения как царские «яти». Слово осталось, а смысл – испарился. Валентине это очень не нравилось.
Богатые деньги «рубят». Она не знала как, но то, что писали в газетах, понимала правильно: честный человек – богатым не станет, сколько бы ни работал. В начале богатства – обман. Маленький или большой. Явный или узаконенный. Дырка в Законе: нравственном, административном, уголовном. Большие деньги – плата за проданную совесть. Оптом, одним куском. За редким исключением. Она не выводила доказательств. Приняла как аксиому, вместе с впитанным в детстве принципом: «Счастье – не в деньгах».
Валентина не знала, к кому принадлежат они с Колей. Наверно, к бедным. То есть к продающим совесть постепенно, маленькими кусочками. Незаметно для окружающих. Так, что можно себя успокоить – мое при мне, а деньжата – компенсация за годы лишений. Потом – еще раз, еще… Так у них и было. Денег хотелось. И зависть была. Вокруг все ударились в бизнес. Богатели как на дрожжах. Верка, у которой Валентина когда-то увела Калмычкова, через пару лет выскочила за бандита, тьфу ты, за предпринимателя «по металлолому». Сама разыскала Валентину, позвала в гости. Трещала весь вечер про машины, квартиры, дачи. Про то в какой элитной школе учится ее сын. Калмычковы сидели в гостях, и глаза их сами собой загорались от рассказов про заморские страны, про Лондон и Париж.
Шли из гостей на трамвайную остановку и мечтали про Турцию, про Египет. А когда Калмычков, размечтавшись, бил себя в грудь: «Будет, Валюха! Все у нас будет!.. До начальника дослужусь…» – она не перебивала его и не хотела думать о том, почему у начальника будет, а у старшего опера пока нет. Будет – и хорошо!
Когда Калмычков
Маленькое счастье усыхало почти год. После очередной «засады» они впервые ругались как два не родных человека. Валентина плакала. Он кричал на нее: «Не взятки, а подарки! Сами приносят, я не прошу. Даже, если взятка, что из этого? Дождешься у нас премии… Что мне делать? Милицию бросать? В дворники пойти? Там взяток не предлагают… – Он говорил резко, словно забивал гвозди в гроб их прошлой жизни. – Не я придумал! Все берут! Иначе не прожить. Мне нужна карьера, а должность предусматривает участие в общей схеме. Как звено в цепи – понимаешь? Не я придумал…»
«Премиям» она больше не радовалась. Тратила по необходимости. Одели Ксюню, отремонтировали квартиру. Коля скопил на машину, потом и на Турцию. Съездили, понравилось… Что с того? Счастья прибавилось? Нет. Видно, счастье лежит в каком-то другом сундучке. Не в том, где деньги и «красивая жизнь». Она разлюбила ходить на милицейские праздники и торжества в ресторанах. Чужие женщины на этих купеческих загулах поглядывали на Валентину свысока, не находя на ней мехов и бриллиантов. Это задевало скорее Калмычкова, и он перестал брать ее на застолья. Их отношения изменилась. Будто параллельные прямые разбежались в разные стороны. Каждый зажил отдельной жизнью. Случилось это три года назад.
Ей неприятен нынешний Калмычков. Работа придала ему отвратительную форму. Окончательно обтесала под себя и уложила в стенку. Не шелохнется. Прежним уже не будет, а обтесанный перестает быть «ее» Колей. И совместное их будущее уже совсем не то, о котором мечтала Валентина. Можно, конечно радоваться деньгам и побрякушкам, как делают жены калмычковских сослуживцев. Но ей нужно больше. Ей нужно счастье. Его за деньги не купишь. Оно живет совсем в другой стороне. Не в той, куда летит Калмычков. Что делать? Что она может сделать?
Тогда и родился страх на букву «К». Коля, муж. Что с ним? А с ней? Теряют друг друга?
Она боролась за него как могла. Когда запил первый раз – стерпела. Все понимала. Потерю родителей, мерзость открывшейся ему в операх действительности. И образ жизни тогдашнего контингента. Стерпела. Не ныла и не пилила. В рот не заглядывала и не выхватывала рюмку в застольях. Терпела, сжав зубы. Сам должен понять. И он заметил. Увидел, как разбивает ей сердце пьянством. Как отравляет любовь. Как убивает ее… Он умный. И сильный. Трех месяцев хватило Калмычкову на протрезвение.
Второй раз было сложнее. Он встал в колею. Пить с начальством – обязанность. И подносители подарков мечтали уважить. В этот раз она ругала его почем зря. Он зачерствел, и взывания к совести – что дробины слону. Заслонялся интересами службы, карьерой. Но не весь еще, видно, покрылся ментовской коростой. Прислушался, вывернулся и сбежал в академию.
А три года назад случилось что-то страшное. Он заржавел внутри. Старался притворяться прежним Калмычковым, но получалось плохо. Пошли задержки по ночам, какие-то разборки. Она почуяла беду. Большую, настоящую. Подъехала с расспросами. Коля вывернулся. Сказал, что работает над тем, чтобы их семья не имела больше нужды. Пытается заработать деньги. И просит ему не мешать.