Если бы меня спросили
Шрифт:
Всюду цветущая черёмуха: по дороге, у магазина, где они затаривались продуктами, в машине — Ирка засунула цветущую ветку в консоль.
И если есть в этом мире счастье, то оно тоже было рядом: в её горящих глазах, в её смехе, в солёном вкусе моря на её губах, запахе жареного мяса, огне горящего на берегу костра, в жарких ночах на разложенных в машине сиденьях.
«Счастье — есть!» — подумал Вадим, глядя, как Ирка танцует, забравшись на большой камень над водой. Как развеваются на ветру её распущенные волосы. Солнце, пробившись из-за туч,
— Я не поеду с тобой в Москву, Вадим, — сказала она, когда спустя три дня они ехали обратно. — Не потому, что не хочу или не могу. Потому что… не знаю… боюсь всё испортить. Вторгнуться в твою жизнь и оставить ни с чем.
— Это как? — коротко посмотрел на неё Вадим, перехватил руль и снова уставился на дорогу.
— Это когда у тебя не остаётся места, куда можно сбежать. И здесь, и там, везде всё напоминает о человеке, а вы с ним расстались, или поссорились, или он умер, или его посадили.
— Я думал, это у меня проблемы с привязанностью, — хмыкнул Вадим.
— У меня тоже. После того как отца посадили. А может, это просто часть моего характера, но я чувствую себя очень плохо, если не оставляю запасные пути.
— То есть если ты меня бросишь, пусть у меня будет квартира, в которой ты никогда не была, и работа, которую ты не посетила?
— Ну, конечно, всё сложнее, — тяжело вздохнула Ирка. — Не принимай на свой счёт. Даже если я тебя не брошу, пусть у нас будет какой-то наш дом, а твоё — останется тебе.
— Чтобы я мог туда сбегать от тебя? Или чтобы от меня могла сбегать ты? — искренне не понимал Вадим зачем это. И не знал как сказать, что его задело.
— Да при чём здесь я? — взмахнула руками Ирка. — Я хочу, чтобы у тебя было место, где ты это только ты. Понимаешь?
— Пытаюсь, — качнул головой Вадим. — Ты боишься, что мы расстанемся?
— Да, я боюсь. Боюсь любить тебя слишком сильно, а потом остаться одной. Боюсь, что всё это закончится, когда больше всего на свете хотелось бы продолжать. Боюсь что-нибудь случиться, а я не буду к этому готова.
— Это нормально. Мы все этого боимся. Но это же не повод стоять на месте.
— Может быть, — выдохнула она, словно устала ему объяснять, — но пока пусть всё останется как есть, хорошо? Ты будешь приезжать, когда сможешь. Я тебя ждать. А там видно будет.
51
51
— Пока? — удивился Вадим. — Пока это сколько? Месяц, год, пять, десять лет?
Ему казалось, он стал понимать её лучше, но нет, она так и осталась для него загадкой. Загадкой за семью замками и сотней закрытых дверей: открываешь одну, а за ней другая, и снова, и ещё.
— Ты расстроился? — участливо спросила она.
— Да, — честно признался Вадим. —
— Чёрт, так и знала, что проще было согласиться, — шумно выдохнула Ирка. — Поехать, залить на хрен кетчупом твою белоснежную кровать, как я и собиралась сделать, натоптать в твоём Майбахе, прослыть дурой среди твоих коллег-программистов и, собственно, всё. Пусть это было бы похоже на секс из жалости, зато ты был бы счастлив, что добился своего.
— Ничего нет хуже, чем секс из жалости. Оставь это для своего друга Севера, — глянул на неё Вадим, почувствовав не просто раздражение — гнев, приступ ярости.
— Ясно. И мы опять вернулись к Северу, — отвернулась она к окну.
— Ну это же для него ты пытаешься оставить «островок безопасности», — шумно дышал Вадим, раздувая ноздри, как бык, — или запасной аэродром, на который всегда можно совершить посадку. Сомневаюсь, что ты не осознаёшь, что пытаешься оставить место в своей жизни для него.
— И отжимаю это место у тебя? — резко повернулась она. — Или ты, или он? Ты хотел поставить вопрос так?
— Да, я хотел поставить вопрос именно так, — вцепился в руль Вадим.
— И чем же тебе помешал Север? У него девчонка, у него учёба, служба, своя жизнь. Мне не надо выделять для него место или отнимать у тебя. Он часть моей жизни, часть меня, если хочешь, как рука или нога. И, честно говоря, я надеялась, ты с ним подружишься.
— Как ты с моей мачехой? — усмехнулся Вадим. — Помнится, именно это предложил тебе мой отец. Не понимаю зачем, — покачал он головой, — и выглядит это как полный бред, но он же это тебе предложил?
— Вадим! — вцепилась Ирка в сиденье, когда он пошёл на обгон и едва успел свернуть на свою полосу перед встречной машиной. — Сбавь, пожалуйста, скорость.
— Ты не ответила. Зачем тебе с ней дружить?
Ещё один опасный вираж.
— Сука! Останови, я на хрен выйду! — заорала она. — И лучше пойду пешком до Хабаровска!
— Трусиха, — сбавил он скорость и сам словно остыл. — Рассказывай, или снова разгонюсь.
— Ты же знаешь, как это называется?
— Пытки? Угроза? Насилие?
— Я писать хочу. И пока ты не остановишься, я вообще ни слова тебе не скажу.
— Так и разобьёмся? Молча? — он снова слегка придавил к полу гашетку. Благо прямой участок трассы, давал и хороший обзор, и возможность разогнаться.
— Вадим, ты меня пугаешь.
— Я знаю. Ты меня тоже пугаешь, Ир. И толкаешь на отчаянные поступки. Я сам себя боюсь, потому что не знаю, что сделаю в следующий момент, — всё же сбросил он скорость до приемлемых километров в час, вдруг осознав, что хоть и спускал иногда пар на гоночном треке, на дороге так себя никогда не вёл. — Может, тоже брошусь вниз головой с пирса в воду, — вспомнил Вадим того несчастного пацана соседа, что пробил себе башку. — Или рвану за тысячи километров только бы тебя увидеть.