Если бы меня спросили
Шрифт:
— Всё остальное правда. Честно-честно. — Он подвинул к себе папку. Открыл. — Это что?
— Это заявление об увольнение, которое заставили написать мою маму, когда ей поставили онкологию. И это одно из двух дел, которыми вы займётесь. Для меня.
— Одно из двух? — приподнял он бровь.
— Угу, — кивнула Ирка. — Делом моего отца вы обещали заняться немедленно, если я вам кое-что позволю. И помнится, от шампанского после этого разрешения у меня намокли даже трусы.
— М-м-м… боюсь, я не избавлюсь от фантазий о твоих мокрых трусах до конца
— Угу, там дальше копия трудовой книжки. Инженером по технике безопасности.
— А где она работает сейчас? — отложил он лист с заявлением. Прочитал справку, ознакомился с копией больничного листа.
— Особо выбора с такой специальностью у неё не было: Газпром — монополия, поэтому в ЖЭКе. Следит за правилами пользования бытовым газом.
— Тяжело вам, наверное, пришлось, — качнул он головой, оценив выписку о доходе. — Ладно, с этим всё ясно, а что с отцом? — Он протянул руку.
— Его дело, — вручила ему Ирка вторую папку. — Вернее, то, что могло войти в его дело, но не вошло. Так уж и быть, не буду просить, чтобы отца освободили. Это невозможно. Просто добейтесь свидания.
— Свидания? — удивился Воскресенский.
— Осужденным на пожизненное свидания не разрешены. Совсем. Но буду вам очень признательна, если для нас сделают исключение. Хотя бы одно.
— А тебе палец в рот не клади, — усмехнулся Борис Викторович.
— Вы. Обещали, — в упор смотрела на него Ирка.
— Я и не отказываюсь, — откинулся он к спинке кресла. — Значит, Вадим прилетал?
— Да, останавливался у меня. Потом мы ездили на море. Если вам нужны доказательства.
— Не нужны, — Ирка полезла за телефоном, но Воскресенский её остановил. — Меня беспокоит другое. Я тебе должен уже два дела, — он пожал плечами, — а ты мне — ничего.
— Ну а кто вам виноват, — усмехнулась она. — Нечего было распускать руки и меня подставлять. И вообще, командная работа требует слаженности, а не самодеятельности.
— Справедливо. Я бы с тобой играть за карточный стол не сел. Как, впрочем, и с твоим отцом.
— Если вас это утешит, у меня есть план.
— Даже так? — встрепенулся он заинтересованно.
— Он вам точно не понравится, а мне нравится ещё меньше, но план верный.
— Я тебя слушаю, — порывисто встал Воскресенский.
— Не здесь, — качнула головой Ирка в сторону двери. — Пообедаем где-нибудь в приличном месте? Куда бы вы отвели свою любовницу?
— М-м-м… — заинтересованно промычал Воскресенский. — Вы с Вадимом, случайно, не поссорились? Может, расстались?
Ирка засмеялась.
Ей, конечно, льстили его намёки, но теперь она уже разбиралась, что к чему — на замашки дамского угодника её не возьмёшь. Всё это пустое, Воскресенский любит сына и, вопреки всему, верит в него, наверное, больше, чем Вадим сам в себя верит. Просто так получилось. А, может, отец сознательно с ним ссорился, чтобы огородить от твари и того ада, в котором варился сам.
Но ничего, Ирка
Дело уже даже не в них — это личное.
«Хрен ты угадала, что со мной справишься!» — хмыкнула Ирка, оценив себя в зеркало ресторана, куда привёз её Борис Викторович.
Он прихватил с собой свою неизменную папочку.
Она изложила ему свой план.
— Ты уверена, что это сработает? — хмурился Воскресенский, допивая вино.
— Вы представляете, чем я рискую?
— Представляю. И мелкого, конечно, жалко, если он всё неправильно поймёт.
— Мелкий с вами одного роста, — напомнила Ирка.
— Ну, так уж я привык называть сына с детства, так и зову — мелкий. Ну что, поехали?
— Что прямо сегодня? — ужаснулась она.
— А чего тянуть? — бросил на стол накрахмаленную салфетку Воскресенский.
— Вам не жалко? — спросила его Ирка уже в машине. — Я боялась, что вы откажетесь.
— Ещё вчера я бы, наверное, засомневался. А пару недель назад и вовсе отказался. Но тебя послушал и понял — ты права. Всё это слишком затянулось. И я просто хватаюсь за соломинку, как это ни печально, в прямом и переносном смысле. — Он тяжело вздохнул. — Наши отношения всегда были дешёвым фарсом. Да их и не было, тех отношений. Ложь, фальшь, притворство, лицемерие, нагромождение моего отчаяния на её жадность и подлость. Может, первое время я и находил какое-то болезненное утешение в её постели. Но уже давно ничего не чувствую. Совсем.
Воскресенский замолчал, невидяще глядя на дорогу.
54
54
— Даже если у тебя ничего не получится, — вдруг сказал он, — не переживай. Ты и так молодец.
Ирка даже сглотнула, настолько он сейчас был отцом. Отцом ей и отцом Вадиму, давая возможность на ошибку, заранее прощая неудачу, освобождая от чувства вины.
В отличие от него, Ирка не была столь мудрой и великодушной. Она думала мелко и мстительно: «Даже если у меня ничего не получится, и Воскресенский-старший ничего не получит, твари мало не покажется. Будет знать, как со мной связываться. Будет знать, как воевать с несчастным ребёнком, потерявшим мать, как забирать у детей отцов».
— Давно нужно было это сделать, — кивнул Борис Викторович, ведя сам с собой какой-то внутренний диалог. — Давно. Только некому было заставить меня очнуться, сказать, что…
— Жизнь проходит? — подсказала Ирка, когда он так и недоговорил.
— Жизнь? — он горько усмехнулся. — Думаю, я давно умер. Умер вместе с женой. Осталась только моя оболочка, пустая и безжизненная.
Или нет, подумала Ирка. И ему придётся умереть снова, когда у неё ничего не получится. Она не найдёт чёртову пробирку и это его убьёт.