Это могли быть мы
Шрифт:
– Я буду постоянно на встречах. В том числе с твоим мужем. Я не хочу никаких неловких моментов.
Это он был ее мужем!
– То есть, ты не хочешь наблюдать никаких неловких моментов. Тебе плевать, если они произойдут.
Она протянула руку за яблоком, просто чтобы занять себя хоть чем-то. Их никто никогда не ел, но все равно домработница каждую неделю выкладывала их на блюдо. А потом их выбрасывали? Тоже ужасно расточительно. Как и все в этой стране.
– Я не хочу, чтобы съемки фильма сорвались. Если попытаешься это устроить, мне придется реагировать, Кейт.
Как практично. Словно она была продюсером или сценаристом,
– Дело не в этом.
В этом, конечно, но если бы она это сказала, Конор не взял бы ее с собой. Или взял бы, но был бы столь невыразимо холоден, что она сама пожалела бы, что поехала. У Конора хорошо получалось делать все по-своему.
– Тогда что ты планируешь? Собираешься повидаться с ними? – спросил он.
– Я просто хочу знать, что происходит с этим фильмом. Хочу присутствовать.
Этим она и предпочла ограничиться. Если вдруг удастся уговорить Эндрю и сорвать съемки, Конор ей этого никогда не простит, и тогда их браку, каким бы он ни был, тоже, скорее всего, придет конец. В этом на самом деле и заключался выбор ехать или не ехать в Англию после стольких лет хождения вокруг да около. В какой-то мере она была почти рада, что ситуация вынудила ее действовать. Пути назад нет – только вперед. Разве когда-то у нее не было подушки, на которой было вышито что-то похожее? Которая осталась в прошлой жизни вместе со всем остальным.
– Так я могу поехать?
– Кейт, это не мне решать, – он часто говорил такие вещи, которые были верны фактически, но не эмоционально. – Если едешь, то я выезжаю через час.
– Хорошо. Я… дам тебе знать.
Он отвернулся, потом повернулся обратно.
– Я делаю это не для того, чтобы причинить тебе боль. Это история, которую нужно рассказать. Вот и все. И, да, то что она немного затрагивает и меня лично, возможно, поможет ее воплотить. Но речь вовсе не о тебе.
Как он может так говорить, если речь идет о ее жизни, о ее прошлом, о ее семье? Она рассматривала его лицо, со всеми морщинами и изгибами, как и все прошедшие годы, пытаясь понять его, но, как и прежде, безуспешно. Может, это и удерживало ее здесь? Мужчина, в котором она никогда не могла разобраться до конца.
– А как же Трикси? Кто-то должен навещать ее, пока нас обоих не будет.
Его лицо стало непроницаемым.
– За ней хорошо ухаживают. Поверь, это оплачено.
– Я бы не хотела, чтобы она чувствовала себя совсем брошенной. Возможно, ты мог бы…
Конор вышел с кофе в руке. Так он и решал конфликты – просто отказывался в них вступать, и с этим ничего нельзя было поделать. Она убеждала себя, что это не важно. Это всего лишь балласт для решения, которое она была наконец готова принять. Если она собиралась вернуться, пришло время столкнуться лицом к лицу с некоторыми проблемами, начиная с наименее болезненной, которая тем не менее была способна нанести мощный удар. Кейт достала телефон и приготовилась поговорить с человеком, чьего голоса не слышала уже пятнадцать лет.
Кейт, 2010 год
В Лос-Анджелесе слишком много пространства. Иногда она смотрела на карту или вдоль длинной прямой улицы и решала, что до нужного места можно дойти и пешком минут за десять. И спустя полчаса все еще плелась, уже не так бодро, словно все вокруг растягивалось, а не сжималось. Легендарное великолепие города, казалось, вечно скрывалось за следующим холмом, на следующей улице.
Она прожила здесь уже почти три года. Это были захватывающие годы, на волне оптимизма страны, полной радостного удивления от осознания собственной прогрессивности после выборов чернокожего президента. Кейт не понимала, кто она для Конора – у нее не было никаких прав, никакого места в его жизни. Она боялась заговорить с ним об этом. Они по-прежнему спали в разных комнатах, и он часто уезжал из города, оставляя ее в одиночестве на несколько недель. С самого начала он говорил, что могут быть и другие люди, но Кейт никогда не ловила его на слове и не просила подтверждения, хотя эти слова и беспокоили ее. Его часто не бывало дома. Она не задавала ему вопросов. Их отношения состояли в основном из секса и походов по ресторанам – всего того, чего ей не хватало с Эндрю. Иногда он брал ее с собой на вечеринки, где она поправляла макияж рядом с восходящими звездочками, втягивавшими в себя кокаин через свернутые стодолларовые купюры. У нее был полный комплект одежды из тканей, которых она прежде и не касалась, а благодаря ежедневному плаванию и салатам на солнце с тела словно сняли один слой: жир растаял, волоски исчезли, а кожа была отскоблена едва ли не до костей. Это была лос-анджелесская Кейт. На вечеринках ее иногда представляли как «партнера» Конора, но он всегда говорил: «А это – Кейт Маккенна». Вот так просто. Она была той, кем была, а не чьей-то матерью или женой.
На одной из вечеринок, перебрав водки с тоником, она оказалась рядом с продюсером. С кем-то с телевидения. Ей польстил его оценивающий взгляд, потому что в комнате были женщины почти на двадцать лет моложе, чем Кейт, на которых одежда, казалось, была напылена, а не надета. Он был старше, но привлекателен, если не приглядываться, а глаза его казались удивительно мягкими, в отличие от кожи на руках.
– Это британский акцент? Вос-хи-ти-тель-но!
Сам он говорил с сильным нью-йоркским выговором.
– О, спасибо. Обычно люди думают, что я просто нос задираю.
Она сама не понимала почему, но, говоря с американцами, постоянно вставляла британские словечки.
– Класс! А чем вы занимаетесь, Кейт?
Иногда она думала, не соврать ли. Назваться астронавтом. Или куртизанкой. Сегодня она ответила просто.
– Раньше работала на телевидении. В Англии. Вела новости.
Не совсем правда, потому что перед камерой ей довелось побывать всего три раза, но он-то этого не знал.
На вечеринках Конор обычно бросал ее на произвол судьбы, отправляясь болтать с нужными людьми, а она даже не могла протестовать, потому что однажды он сказал, что уверен в ее способности о себе позаботиться и в том, что именно этого она и хотела. Обычно Кейт стояла с коктейлем, ощущая ужасную и острую боль под сердцем при виде того, как он, смеясь, наклонялся, чтобы прошептать что-нибудь на ухо другой женщине, положив ладонь на ее талию. Дома она играла первую скрипку, а здесь оказывалась брошенной на произвол судьбы. Но когда продюсер, чтобы перекричать шум, наклонился к ней так близко, что она ощутила его дыхание на своей шее, Конор вдруг оказался тут как тут.