Это могли быть мы
Шрифт:
Тетя трещала без умолку, и ему пришлось перебить ее.
– Ты не знаешь, каким поездом она уехала?
Он не мог заставить себя произнести слово «мама».
– Откуда мне знать. Наверное, в два пятнадцать. Она у нас почти и не побыла. И зачем было сюда ехать? Она должна была успеть, если только где-нибудь дорога не перекрыта…
Он прервал ее болтовню.
– Хорошо. Спасибо за предупреждение.
– Ты не собираешься заехать навестить дедушку? – требовательно спросила она высоким голосом. – Я говорила твоему отцу, что дедушка болен, но, похоже, он был слишком занят своей книжонкой.
– Э… конечно. Почему бы нет?
С этим можно разобраться и потом. По одной эмоциональной катастрофе за раз. Адам
Короткая поездка на метро, полная беспокойных взглядов на часы. Почему остановки такие долгие? Да шевелитесь вы, тупые туристы! У вас что, последние мозги в аэропорту откачивают?
Наконец он приехал на вокзал, проскочил в двери и вошел на эскалатор, пока остальное стадо еще только соображало, куда идти. Какая платформа? Он посмотрел на табло прибывающих поездов. Четвертая. Узнает ли он ее через столько лет? А она его? Его подташнивало. Наверное, это глупость. Он даже не был уверен, что увидит ее. И разве не глупо, что, зная о приезде матери в страну, даже в город, он не знает наверняка, попытается ли она с ними увидеться? В глубине души он восхищался ею, тем, как мало ее беспокоили общественные нормы. И вот он уже на платформе, разглядывает проходящих мимо него. Выйдет ли она первой, спеша в метро, или стала совсем американкой, медленной как туристы, и потратит целую вечность, чтобы надеть пальто и взять сумку? Он не знал. Он понятия не имел, кем теперь стала его мать. На самом деле, он ее никогда не знал.
Одна женщина за другой. Сколько ей теперь? Пятьдесят? Тайком поглядывая ее передачу, он знал, что она стала стройной, гламурной калифорнийкой с загорелой кожей и высветленными волосами. Это она? Он не знал. В реальной жизни люди выглядят совсем иначе. Вдруг он ее пропустит? Ему это неприятно напомнило ожидание свидания с девушками из приложений знакомств, те первые минуты, когда не можешь понять, она ли это сидит с латте или нет, а выглядеть идиотом, задавая вопросы наугад, не хочется, и все время боишься, что их фотографии не настоящие.
В итоге он понял, что не мог бы ее пропустить. Он узнал ее сразу. Она шла по платформе довольно быстро, но не торопясь, и лицо ее было нахмурено, словно в глубокой задумчивости. Дорогие джинсы, высокие ботинки, какой-то мягкий джемпер. Она его не видела – разумеется, она же не знала, что он здесь. Он вышел вперед. Она заметила его краем глаза и на секунду напряглась, прижав сумочку к себе, как будто он собирался ее ограбить.
– Э… – он не хотел говорить «мама». – Кейт?
Она остановилась и уставилась на него прямо посреди вестибюля вокзала, и поток людей обтекал их. Кое-кто досадливо фыркал.
– Адам? – спросила она дрогнувшим голосом.
Она сомневалась. В последний раз она видела его в семь лет, а теперь он стал выше нее.
– Ага.
Она моргнула. Глаза у нее были такие же, как у него.
– Что ты здесь делаешь?
– Мне позвонила тетя Лиз.
Она закатила глаза.
– Господи… Она еще несноснее, чем была.
– Ты куда сейчас? Повидаться с отцом?
– А… Честно – не знаю. Собираюсь к себе в гостиницу. Где… в общем, к мужу.
К тому продюсеру.
– Думаю, отец сейчас с ним.
Происходящее казалось таким странным. Наверное, должны быть законы, запрещающие подобное.
– Ладно.
В смысле – «Какого черта мой давно брошенный сын делает тут, встречая меня с поезда, как будто это „Короткая встреча“ или какой-нибудь другой сопливый фильм?»
– Э… Да тоже сам не знаю. Мне нужна твоя помощь.
По выражению ее лица он понял, что вот уж такого поворота она сегодня точно не ожидала, и, честно говоря, он сейчас был в той же чертовой лодке.
Адам, 2020 год
Адам посмотрел на отметки, которые стал выцарапывать на краске, покрывавшей плинтус, словно заключенный, считающий себя обязанным отмечать заточение, разрушая отцовский дом. Он торчал здесь уже сорок семь дней, и конца-края не было видно. Локдаун. Карантин. Великая катастрофа. Хрень. У происходившего было много названий. Вот так: группа начала набирать ход, играла по студенческим городкам по всей стране, учеба была полностью заброшена, потому что никому не нужен диплом для временных подработок, и – бац! – живая музыка полностью уничтожена пандемией библейских масштабов. Это было почти смешно, вот только ничего смешного в этом не было. Университет закрылся за неделю, всех распустили по домам, лекторы выступали перед пустыми аудиториями, на электронную почту сыпались противоречивые распоряжения, студентов забирали паникующие родители, немолодые преподаватели болезненно осваивали чтение лекций по видеосвязи. «У вас звук выключен, профессор». За ним приехала Оливия. И вот он здесь, заперт в одном доме с отцом, не-мачехой и сестрой. Делия, его не-сестра и не-девушка, уехала домой, чтобы заботиться о бабушке и дедушке, которым по возрасту было запрещено выходить даже в магазин. Она была просто великомученицей: выкладывала в соцсети бесконечные посты о том, как можно максимально эффективно использовать имеющееся время, пекла хлеб и варила варенье из фруктов, собранных в огромном саду у бабушки и дедушки, учила их простым йоговским упражнениям и неустанно повторяла, какие они милые. Легко переносить локдаун, когда живешь в огромном особняке с садом. Его раздражало то, что он скучал по ней.
Для него то, что произошло между ними той ночью в студенческом городке год назад и по-прежнему происходило время от времени, не имело смысла. Все начиналось как своего рода способ послать подальше отца, даже Оливию, как нарушение неписаного правила, выход за установленные рамки, но теперь это было уже что-то другое. Господи! Конечно же, она ему нравилась: она была красивая, умная, утонченная, не велась на его болтовню, и почти запретна, учитывая отношения в семье. Но чего она хотела от него? Он понимал, что она видит в нем притягательно сломленную душу, веселого, остроумного и красивого парня и чувствует, что он понимает ее как никто другой. Понимает, что, несмотря на все достижения, внешность идеальной блондинки и растущее число подписчиков, она тоже сломлена. Но достаточно ли этого? Мог ли он удержать ее, особенно если они не виделись месяцами? Его сводило с ума ощущение, что с каждым пролетающим днем он теряет свою музыку, будущее и… ладно, свою девушку. Как неловко так думать о ней, когда на самом деле она – не его девушка. Но ему хотелось, чтобы это было так.
Адам пару раз мимоходом говорил Оливии, что, возможно, ей хотелось бы повидать свою дочь в «эти тяжелые времена», как все стали писать в письмах, но не мог настаивать: Делия не хотела, чтобы мать узнала, что они с Адамом поддерживают связь (иными словами, не упускали возможности потрахаться каждый раз, когда могли выбраться из своих университетов, между которыми не было прямого сообщения). Оливия просто настаивала, что они обязаны следовать правилам, как бы им лично ни хотелось повидаться с другими. У Адама сложилось впечатление, что она испытывала облегчение оттого, что есть железобетонный повод оставаться дома, избегая встреч с родителями и, да, даже с Делией.