Это могли быть мы
Шрифт:
Адам вернулся домой после последнего курса университета, чтобы подготовиться к экзаменам, потому что в студенческом городке никого не оставалось, но возвращаться ему вовсе не хотелось. Он думал даже остаться в Брайтоне, в своей крошечной комнатушке на крыше, чтобы каждый день ходить в библиотеку и обедать в столовой вместе с иностранными студентами, платившими астрономические суммы за право учиться здесь. Ему нравился этот город, ощущение, что находишься где-то на краю жизни и можешь легко сбежать. Концертные площадки, разные группы, которые он успел собрать за время учебы и бросить, сочтя их недостаточно серьезными. Подспудное ощущение убожества и паники. Но было слишком печально в итоге оказаться здесь в одиночестве среди наглухо закрытых магазинов
Его возвращение было предсказуемо неловким: Оливия обняла его, не забыв перед этим как следует вымыть руки, и он нехотя обнял в ответ ее костлявое тело. По такому поводу был накрыт особый обед и даже – Господи! – вывешен приветственный транспарант. На столе стояла вся еда, которую Адам хоть раз ел в ее присутствии, чего Оливии было достаточно, чтобы отнести эти блюда к числу любимых. Кирсти приодели в джинсы и джемпер с кошкой, Оливия заплела ее светлые волосы в косы и подкатила в кресле к столу в приличном виде, но она, конечно, тут же перепачкалась. Оливия стояла, тревожно сложив руки, отец неловко переминался с ноги на ногу. Адам терпеть этого не мог. Нужно было остаться в колледже и довольствоваться лапшой быстрого приготовления. Там наверняка должны были найтись какие-нибудь местные девчонки, с которыми можно было бы попробовать закрутить роман. В этом он пытался себя убедить, понимая, что на самом деле ему нужна только одна девушка.
– Кирсти так рада тебя видеть, – сказала Оливия.
В его груди всколыхнулся гнев. Даже новыми жестами она никак не могла передать столь сложное ощущение. Но потом она помахала ему липкими от слюны руками, показывая знак: «Привет! Привет! Привет!», и ему стало стыдно, потому что она, возможно, и в самом деле была рада его видеть.
– Привет, Кирсти. Все хорошо?
Он взял ее за руку, и вдруг ощутил пробежавший по спине холодок.
– Она очень горячая, – сказал он.
На ощупь кожа была такой теплой, словно Кирсти весь день провела на солнце, хотя погода была холодная и дождливая – весна в этом году была одной из самых холодных за всю историю наблюдений, как мрачно говорили люди, теснясь на крошечных верандах на улице и притворяясь, что им весело. Отец нахмурил брови, но и только.
– В самом деле? – Оливия коснулась ладонью лба Кирсти, облепленного прядями волос. – Может, принести градусник, Эндрю?
Они только переглянулись, и Адам вздохнул, поражаясь тому, каким чудом существует этот дом, если ни один из его обитателей не способен принять решение.
– Я принесу.
Открытая дверца высокого шкафа, где хранилась аптечка, пробудила воспоминания: его мать, прикладывающая холодную ладонь к его лбу, как Оливия только что сделала с Кирсти. Он отыскал тот же самый градусник, который побывал во рту у них всех. Оставалось надеяться, что его хотя бы помыли. Ощущение стеклянного пузырька за щекой. Кирсти сопротивлялась, она не хотела этого, и вставлять градусник ей под язык было неприятно, но контакт с чужой слюной и кожей помог Адаму ощутить себя более нормальным человеком. Ощутить, что он по-настоящему что-то делает. Он погладил сестру по голове, чтобы успокоить.
– Все хорошо. Это всего на секундочку. Вот так…
– Какая нормальная температура? – спросил он, поднеся градусник к глазам, как когда-то делала мать, и осознав, что понятия не имеет, что прибор должен показывать.
– Э… Кажется, тридцать семь или ниже, – уклончиво пробормотал отец.
Он всегда говорил уклончиво. С тех пор, как он продал книгу издательству, казалось, он стал еще тревожнее. Довольным, да, но и смертельно перепуганным, что Адам был вполне способен понять.
– Тридцать девять. Это плохо?
Адам посмотрел на них. Это они здесь взрослые. Это они должны решать, серьезно ли положение.
– Посмотрим, как она будет чувствовать себя утром, – неуверенно произнес Эндрю, покосившись на Оливию, словно ища поддержки в этом
Судя по всему, никто не хотел произносить этого слова – коронавирус.
– В конце концов, она вакцинирована. Возможно, везти ее в больницу более рискованно.
– И она не кашляет, – добавила Оливия, прикусив губу. – Правда ведь?
Никто не ответил.
Оливия стала мыть посуду, хотя Адам предпочел бы заняться этим сам – все лучше, чем сидеть с отцом перед телевизором.
– Хочешь что-нибудь посмотреть? – Эндрю нервно жал кнопки на пульте.
– А… Нет, я вообще не в курсе, что там показывают.
Он смотрел сериал на «Нетфликсе», но у них, конечно же, не было подписки. Слишком дорого, даже при цене меньше десятки в месяц, даже притом, что Оливия богата. Его бесило это бессмысленное скупердяйство.
– Мы с Оливией смотрим на Четвертом канале по подписке один сериал, шведский.
– А… Ну, включай. Я не против.
– Или можем посмотреть фильм, или…
Нерешительность, убийственная вежливость, царившая в этом доме, давила Адама. Мать хотя бы ссорилась с отцом, насколько он помнил. Хотя бы иногда срывалась на Эндрю, на него и на Кирсти, которая уж точно этого не заслуживала. Лучше уж так.
Натирая руки кремом, вошла Оливия.
– Ну, будем смотреть кино или…
Адам понял, что никто из них не хочет принимать решения, а его выбор был бы слишком жестоким на их вкус, или там оказалась бы постельная сцена, которая всех смутит, а все, что они хотели бы посмотреть, он уже видел. Поэтому в конце концов он просто сказал, что устал, и ушел спать наверх. Лежа без сна, он часами переписывался с однокурсницами, выясняя, не спят ли они и не скучают ли точно так же в обществе родных. Он чувствовал себя виноватым из-за Делии. Но почему, если она сама отказывается встретиться с ним или хоть как-то обозначить их отношения? Куча фотографий в соцсетях от друзей: барбекю в саду, украшенные к празднику дома, лодки на каналах, улыбающиеся нормальные братья и сестры. Жизнь возвращалась в норму, и люди пользовались этим на всю катушку.
Проснувшись ночью, чтобы сходить в туалет, он услышал стон Кирсти и вошел в ее комнату. Сестра свернулась калачиком на кровати с высокими бортиками. Ее дыхание звучало странно. Словно что-то рвалось. Но так же не должно быть? Как будто у нее на груди лежало что-то тяжелое и она не могла вдохнуть. Он приложил ладонь к ее лбу, как это делала Оливия, и отдернул руку. По спине снова побежали мурашки. Она просто горела. Еще сильнее, чем прежде. Она наверняка больна. От нее пахло болезнью. Девочка лежала, раскрасневшаяся, горячая, и тихонько хныкала. Но почему отец и Оливия этого не замечали?
– Папа? – он подошел к лестнице. – Оливия?
Они вышли из разных комнат, одетые в благопристойные пижамы, сдержанные и целомудренные.
– Кирсти… Она… Кажется, что-то не так.
Впоследствии он вспоминал, как ему показалось в этот момент, что страх прорезал в завесе заторможенности вокруг отца отверстие – идеально круглое, будто после стеклореза.
Кейт, наши дни
Голова Кейт была словно налита свинцом после событий минувших суток, словно она никак не могла пробудиться от затянувшегося сна о прошлом. В поезде она ненадолго, но сильно расплакалась от боли. Отец, сестра и даже мать, успевшая застать ее, когда вернулась из продовольственного банка и тщательно вымыла руки в тихом шоке при виде собственной дочери. Они так и не поговорили ни о чем важном. Племянница и племянник, которых она не увидит в этот раз. А значит, возможно, и никогда. Опыт выживания в пандемию, которая, казалось, в основном уже закончилась, во что до сих пор не верилось. Домашнее обучение, неоплачиваемый отпуск мужа Элизабет, длинные очереди за дополнительными дозами вакцины в начале года. Ее работа – они видели по телевизору. Волонтерство матери и здоровье отца. Ни слова о жизни Кейт в Лос-Анджелесе и о семье, которую она бросила. Имена Кирсти, Эндрю и Адама вообще ни разу не всплыли. Сказали бы они, если бы с кем-то из ее семьи что-то произошло? Точно нет. Потому что здесь и сейчас, в холле дорогой лондонской гостиницы, Эндрю чего-то не хотел ей говорить.