Это могли быть мы
Шрифт:
– Папа, это я.
– А? – очень уж спокойная реакция на возвращение блудной дочери. – Ты обедала?
– Перехватила что-то в поезде.
Ее желудок понятия не имел, который час. Выключать телевизор или хотя бы выключить звук никто, похоже, не собирался.
– Я заварю чай, – сказала Элизабет и исчезла.
Кейт присела на краешек скрипучего дивана.
– Как ты, папа?
На каминной доске она увидела фотографию, которой прежде там не было: Адам в мантии выпускника. Ее сын, высокий красавец, конечно же, хмурился. Он всегда был злым ребенком. На фотографиях не было и следа Кирсти. Боже! Свадебная фотография их с Эндрю!
– Поправляюсь, – сказал он, не отрываясь от телевизора. – Нормально добралась?
– Спасибо, хорошо, – ее отец в жизни почти не летал на самолете, не говоря уже о перелетах первым классом. – А где мама?
– У нее сегодня дежурство в продовольственном банке. Она там волонтером.
– Ого! Вот это здорово!
Она что, не могла подмениться, зная, что дочь приезжает впервые за пятнадцать лет? Кейт сама не знала, чего ожидала. В каком-то смысле ее успокаивало то, что родители остались такими же, какими она их оставила. Что никто не собирался плакать, кричать или жаловаться, что скучали по ней. Скучала ли она по ним? Она испытывала более сложное чувство. Такое бывает, когда надеваешь старую обувь и обнаруживаешь, что она еще помнит твои ноги.
В комнату заглянула Элизабет.
– Молоко только обезжиренное – мама другого не пьет. Ничего?
Кейт уже много лет не пила молока.
– Конечно.
Когда Элизабет принесла чай, Кейт удивилась, как ей нравится его тепло. В Америке чай всегда заваривали в еле теплой воде, и он больше походил на травяной настой.
– М-м… Как вкусно!
– Это же просто чай, Кейт. У вас там что, его нет?
Элизабет присела на подлокотник отцовского кресла с таким видом, будто готова вот-вот сорваться и начать взбивать подушки.
– Не совсем. Там все пьют крепкий кофе большими чашками. Наверное, это кое-что объясняет в национальном характере, – она осеклась, почувствовав, что начинает заводиться, а время для этого было не самое подходящее. – Мне очень жаль, что ты болел, папа, – этого слова она не произносила уже несколько лет. – Я могу чем-нибудь помочь?
Элизабет презрительно фыркнула.
– У нас все хорошо. Верно, папа? У нас здесь нет всякого модного кофе, но мы как-то выживаем.
Кейт бросила на сестру убийственный взгляд.
– А я думала, тебе нравится латте, который ты часто постишь в соцсетях. Тот, что с рисунками на пенке.
Элизабет скривила губы.
– Мама должна скоро вернуться.
Кейт улыбнулась в чашку, понимая, что выиграла очко, но потом вспомнила, что на дворе 2022 год, ее отец оправляется от инфаркта, ее второму браку, вероятно, пришел конец, и вскоре ей, возможно, предстоит встреча с детьми, которых она бросила много лет назад. И улыбка исчезла.
Адам, 2019 год
– Отлично, – произнес Адам, выходя из фургончика. – Сегодня – Норидж, завтра – весь мир.
Барри хихикнул. Барри хихикал над каждым словом Адама и иногда загружал его фразы в соцсети в виде цитат, сопровождая их словами «классика» или «легенда». Это уже начинало раздражать. Адаму нравилось обожание со стороны девушек, но тащить в постель Барри он определенно не собирался, так что все это было впустую. Он
– Помогите, парни! – взмолился Мэтт, борясь с ударной установкой.
Как ударник он возил больше всех аппаратуры и играл самую незавидную роль в группе. Адаму нравилось думать, что, будь он сам ударником, ему хватило бы харизмы одновременно быть и вокалистом, как тот парень из «Дженезис». Барри спрыгнул помогать ему – других дел у басиста почти не было. Но Адам стоял на месте, повесив гитару через плечо. Он не таскал тяжести. Он был главной приманкой для публики и знал это. Пит, соло-гитарист, с которым они бились за ритм, тоже это понимал и угрюмо смотрел на него с переднего сиденья. Длинноволосый Пит, чьи запястья были увешаны фенечками, пользовался вниманием девчонок, пока рядом не появлялся Адам с его блестящими черными волосами, одетый в кожаную куртку и черные джинсы, заправленные в высокие армейские ботинки, и тогда их взгляды сразу меняли направление.
– Ты никогда не помогаешь.
Адам сыграл аккорд, тут же заглохший в морозном воздухе на университетской стоянке.
– Пит, дружище, ты тоже не помогаешь.
– У меня спина болит.
– Жаль. Значит, ты, наверное, не сможешь сыграть то соло.
– Ни хрена подобного, смогу.
Адам продолжил играть, перейдя к большому гитарному соло из «Злюки» – одной из лучших песен группы, которую, разумеется, написал он сам. Он сыграл идеально просто для того, чтобы позлить Пита. Адам был готов потратить кучу времени и сил на то, чтобы позлить других. Больше, чем на что-нибудь другое.
– А тут неплохо, – восхищался Барри.
Студенческий городок был совсем новый, с большим спортивным центром и искусственным озером.
– Холод тут собачий, – насупился Пит.
И верно – со стороны болот дул ледяной ветер, от которого в Норидже нельзя было укрыться.
– Буржуазненько, – произнес Адам, в кои-то веки соглашаясь с товарищем. – Разве можно чему-то научиться, если торчать тут со всякими мажорами из частных школ?
Матт размышлял более здраво.
– Зато платят неплохо. Пошли устраиваться.
Он взвалил на себя барабанную установку с написанным на ней названием группы – знак того, что они занимаются музыкой всерьез и надолго и получают деньги за концерты. Зеленые буквы – «ПАНИКА». Адаму нравилось смотреть на эту надпись и иногда, когда никто не видел, проводить по ней пальцами. Однако его тут же отвлекло движение антенны – той, что была всегда наготове и находилась у него между ног. Мимо прошла компания девушек в бесформенных худи с именами на спине – пережженные светлые волосы, идеальные зубы. Мажорки. Наверняка кого-нибудь из них зовут Шарлотта или Виктория. Они поглядывали на группу, притворяясь, что парни их вовсе не интересуют. Барри расправил плечи и уронил тарелки, и девушки поспешили уйти, наполняя холодный воздух смехом. Адам улыбнулся. У концертов в студенческих городках была одна положительная черта – вдалеке от города девчонки жадно набрасывались на свежую кровь. А Адам, стоящий на сцене с закрытыми глазами во время исполнения песни, был свежайшей кровью.