Это могли быть мы
Шрифт:
Они уже почти приехали. Он заметил, как напряглась Кейт при виде знакомого съезда с шоссе М25. Он почти слышал ее мысли, словно по радио – ощущение нереальности возвращения к жизни, которую она так решительно и бесповоротно бросила. Он покосился на Адама, хмуро глядевшего в окно, и подумал, что будет с ним и Делией. «С детьми», как их называла Оливия. Словно они принадлежали им обоим. Было больно осознавать, что Адам не обратился к нему за помощью в вопросе беременности Делии и предпочел бросившую его мать, но в каком-то смысле он понимал решение сына. Он был не из тех людей, к кому обращаются, когда нужно что-то сделать. И все же он был здесь и пытался действовать.
Адам,
Адам откашлялся, чтобы нарушить молчание в машине. Никто не произнес ни слова с самого отъезда из Лондона, и неудивительно, потому что все, казалось, увязли в ночном кошмаре: его отец и мать и ее новый муж, которого Адам скрепя сердце признал достаточно крутым для старика – дорогие часы, модная одежда. Но он никак не мог прекратить думать о Делии.
– Ливви ведь должна знать, где она? Верно?
Он не знал точно, к кому обращается, но ответил отец. Выглядел он так, будто всю ночь не спал, а из кармана пиджака торчал кончик галстука, похожий на язык человека, томимого жаждой.
– Э… Надеюсь, что да. Делия вряд ли хотела бы, чтобы она волновалась.
– Ей и без того вчера вечером досталось, – Адам заметил, как отец вздрогнул от издевки в его голосе, но не получил от этого никакого удовольствия. – Просто… я не знаю, что происходит у Делии в голове. По поводу всего этого… по поводу ребенка.
Его мать смотрела в окно, словно ей было неловко подслушивать этот разговор. Словно понимая, что сама отказалась от всякого права знать, как у него дела. Теперь она обернулась, вскинув ухоженные брови.
– Сколько Делии? Двадцать один? Едва ли она захочет ребенка.
Адам прикусил заусенец на ногте.
– Но она ведь – не обычная девушка, верно? Мать ее бросила.
– О, она не… – Кейт осеклась. – Ну, наверное, так и было, да. Никогда не думала об этом с такой точки зрения.
– Ливви хотя бы пыталась. – Адам не собирался снимать мать с крючка только потому, что Оливия тоже не смогла жить со своим ребенком. – Дело в том, что отец Делии умер, и он ее не хотел, а потом стало слишком поздно, и это совсем выбило ее из колеи. Она, наверное… ну, может, ей хочется ребенка, чтобы как-то компенсировать это. То, что у нее фактически не было родителей.
Кейт посмотрела на него в замешательстве.
– Отец Делии? Я думала, она не…
Момент настал. Адам решительно посмотрел ей прямо в глаза.
– Ага. Твой бывший начальник.
Она переменилась в лице.
– Дэвид? Дэвид был отцом… О…
Он видел, как она пытается осознать услышанное, перебирая даты в голове.
– Боже, я и понятия не имела.
– Он отбросил копыта два года назад.
Ему хотелось быть жестоким. Почему-то он знал, что эта новость причинит боль матери, но не желал знать причину.
– Что?
Отец откашлялся.
– Увы, коронавирус. Он был болен раком и… вот так. Это было еще до вакцин, и он просто… не выжил.
Кейт побледнела.
– Но он был… он был молодой!
– Шестьдесят или около того. Это не возраст.
– О… Это… Боже, как печально.
Она прикусила губу и снова уставилась в окно, но Адам видел, как трясутся ее руки. Конор взял ладонь Кейт и прижал ее к кожаному сиденью своей. Кейт посмотрела на него со слезами в голубых глазах. Еще одни отношения, которые Адам никак не мог понять – час назад он сказал бы, что они явно на грани развода, и не удивительно, потому что этот человек купил права на экранизацию книги о ее жизни, даже не сказав ей об этом. И все же он здесь, с ними, и пытается помочь.
Его мысли вернулись к Делии. С ней должно быть все в порядке. Он не мог потерять еще и ее. Адам был настолько встревожен, что даже был готов молиться, если бы хоть на секунду был уверен в том, что его кто-то услышит.
Кейт,
Это невыносимо. Она неотвратимо приближалась к той жизни, от которой когда-то сбежала. При виде знаков, указывавших дорогу к Бишопсдину, ее начинало тошнить, словно прошедшие пятнадцать лет были миражом и ее везли в тот же дом, чтобы вести ту же жизнь и растить тех же детей. Хотя один из этих детей сейчас сидел рядом, высокий, взрослый и по-прежнему злой, сообщив ей новость о смерти Дэвида. Дэвид…
Они же не могли знать, верно? Эндрю и Адам? Он был ребенком. Откуда ему знать? Но Эндрю поглядывал на нее краем глаза так, будто как минимум подозревал. Могло ли все пойти иначе, если бы он потребовал от нее признания тогда, во время ее первой измены, когда она еще не встретила Конора? Могли ли они исправить то, что пошло не так между ними? Могла ли она вообще не совершить тот ужасный поступок, который совершила?
Это не имело значения. Ничего не изменилось, и это было самое важное. Было невозможно представить себе, что Дэвид, которого она когда-то любила, ушел навсегда. Его тело, со всеми его изгибами и угловатостями, остыло и лежит в земле. Его голос с шотландским выговором, от которого в ее жилах всегда стыла кровь, умолк навеки. И с Оливией он тоже спал? Разумеется, да. Какой же дурой она была, решив, что она особенная, что только ей предназначено неспешное очарование его голоса. Скорее всего, он перебрал всех молодых женщин на работе и наверняка знал, что Оливия забеременела, потому что она вернулась на работу после отпуска по рождению ребенка, но он никогда даже… Он вообще когда-нибудь видел Делию? Ему было до нее дело? Она вспомнила, что рассказывала Оливия: как она оставила малышку на крыльце ее отца, но тот и знать ее не захотел. Выходит, Кейт рисковала своей семьей, изменила мужу ради человека, в котором не было и крупицы порядочности. «Нет. Не думай об этом». Сейчас у нее были другие поводы для тревоги, потому что они почти приехали и она вот-вот должна была увидеть свою дочь, а с ней – женщину, на которую много лет назад оставила свою семью.
Эндрю, наши дни
Работницы интерната – добрые девушки в розовых халатах, делавшие свою низкооплачиваемую работу и всегда считавшие необходимым сообщить, что они хорошо провели время с Кирсти, называя ее прекрасной и сильной девочкой, – знали его в лицо и впустили, не задавая вопросов, стоило ему надеть маску и быстро протереть руки антисептиком, хотя и был установлен предел: не больше двух посетителей. После того, как Кирсти оказалась в интернате, они долго вообще почти не виделись с ней, и это было трудно – столь тяжким было чувство вины. Девушка с фиолетовыми прядями в собранных в хвост рыжих волосах – Джулия… или Юлия? – отвела их в регистратуру с линялым голубым ковром и засохшими цветами.
– Ваша жена сейчас в комнате отдыха вместе с Кирсти. Если она выйдет, вы сможете зайти вдвоем.
– Моя жена? – не сразу сообразил Эндрю.
Сначала он подумал о Кейт, но она стояла за его спиной и трясущимися пальцами крутила телефон, нацепив на бледное лицо шелковую маску. Конор – ее муж! – решил остаться в машине без обсуждений, просто переглянувшись с Кейт. Почему-то этот обмен взглядами показался Эндрю худшим, что он увидел за день. Это выглядело так по-супружески. Одно из тех незначительных действий, которые вызывают глубочайший резонанс между людьми из-за миллиона других действий и слов. Нежелание идти в интернат вместе с женой что-то значило для этой пары. Что-то нехорошее. Адам тоже не пошел. Ему было трудно видеть Кирсти сейчас, когда дела у нее пошли под откос, осознавая, что он мог заметить ее болезнь раньше. Они никогда об этом не говорили, но Эндрю и так все понимал.