Это могли быть мы
Шрифт:
– О! Дэвид! – услышал он голос Оливии откуда-то со стороны кухонного острова. – Я и не знала, что ты… Не думала, что ты придешь! Как мило!
Ее голос гулял вверх-вниз на несколько октав.
Делия, похоже, ничего не заметила. Она пошла за бокалами с тем, что называла «шипучкой». Но Адам увидел, как лицо Оливии приобрело цвет мороженого, тающего на прилавке, и понял, что его догадка верна.
Оливия посмотрела на него, явно пытаясь взять себя в руки и разглаживая ладонями платье.
– Милый, выйди во двор. Нет нужды встречать гостей в дверях. Ты не представляешь, что только что сделала Кирсти: Сандра пришла в футболке с рисунком поросенка,
– Мы только что познакомились с твоим начальником, – многозначительно сказал Адам. – Этим Дэвидом. Он сказал, что никогда раньше не видел Делию.
– А… – Ее глаза расширились от ужаса.
Адам понимал, что может надавить, устроить сцену, рассказать Делии перед всеми, что это, вполне вероятно, и есть ее отец – он явно знал о ее существовании, но не ожидал увидеть здесь, потому что Оливия тщательно скрывала ее все эти годы. Он мог разрушить брак этого человека, разрушить его жизнь. И жизнь Оливии. Уничтожить и без того хрупкое доверие Делии к собственной матери. Он мог все это устроить.
Но нет. Не сегодня. Он взял Оливию за руку, что было для него неслыханно.
– Идем, поешь чего-нибудь. Это же твой день рождения, расслабься для разнообразия.
Кейт, наши дни
Семья – словно машина времени. Едва она вошла в этот дом, усталая после самолета, в котором не сомкнула глаз, несмотря на полностью раскладывающееся кресло, как ей показалось, будто ей снова тринадцать. Когда они прилетели в Лондон, Конор быстро забрал багаж и пошел к машине, которая уже ожидала его. Униженная Кейт окликнула его.
– А мне что делать?
– Ты сама по себе, Кейт.
Он всегда так говорил. Но значило ли это, что ему совсем на нее плевать? Означало ли это зияющую пустоту полной независимости?
– Могу я хотя бы доехать до города вместе с тобой? Дальше я поеду на север на поезде.
Она изучала расписание в аэропорту перед вылетом с такой тревогой, словно собиралась ехать в какую-то страну третьего мира. Билеты на поезд в такой короткий срок были очень дороги. Как могли обычные люди позволить себе такое?
– Я тебе не запрещаю.
Как это понимать? Как он может быть таким закрытым? Почему он такой? Она снова вспомнила ту краткую интерлюдию, годы, когда они почти принадлежали друг другу и их практически ничто не разделяло, а потом Аланна взорвала бомбу, и он перекрыл тот крошечный портал в своем сердце, который был открыт только для нее и Трикси. Потом он заставил ее сделать аборт, и она не знала, сможет ли когда-нибудь ему это простить. Она стыдилась этого чувства, учитывая собственные убеждения против абортов, но все равно каждый март остро ощущала, что ребенку бы исполнился еще год. Теперь было бы шесть. В укромном уголке души она испытывала боль: он не дал ей второго шанса, не любил ее достаточно сильно, чтобы попробовать. А теперь он поступил еще хуже – купил права на историю о самой большой ее боли, словно это художественный вымысел. Она собиралась повидаться с родителями, принять все их обвинения, а потом вернуться в Лондон и попытаться любыми способами сорвать съемки этого фильма.
Поездка на машине в центр Лондона казалась бесконечной, пока они тащились в пробках мимо бесконечных домов, магазинов, жизней, к которым она никогда не сможет прикоснуться. Она всегда ненавидела это ощущение пузыря, находясь в котором ты не можешь ни
– Ну… До встречи?
– Ты знаешь, где я остановился, – он даже не оторвался от телефона.
Она снова не могла понять, что это означает. Как ни безумно это звучало, но она не собиралась спрашивать и тем самым признать поражение в игре нервов, которая началась пятнадцать лет назад, когда они летели через Атлантику в обратном направлении. Она вышла, неловко улыбнувшись водителю, который открыл ей дверцу, и покатила чемоданчик по убогому вокзалу. Она не ездила в поездах, да и вообще на общественном транспорте с тех пор, как уехала из Англии, и почти с облегчением обнаружила, что железные дороги оставались верны себе, и поезд без объяснения причин задержали на двадцать минут. Кейт, годами сидевшая на диете, принялась набивать себе желудок с того момента, как села в самолет, и теперь тоже зашла в кафе на вокзале за сэндвичами, чипсами и чашкой нормального чая. В вагоне первого класса проводник выдал ей пачку сырных крекеров и крошечную бутылку воды, и поезд устремился на север через поля, каналы и реки ее родины. За два часа пути она так и не нашла в себе сил почитать журналы или хотя бы пролистать новости, опустошая один пакетик еды за другим и заказывая новые. Пытаясь заполнить болезненную пустоту в душе. Что ее ждет? Что она делает?
При виде таблички «Бирмингем» у нее защемило в груди. Время неумолимо текло, пока такси петляло по улицам, направляясь к родительскому дому. Она стала совершенно другой; как все вокруг могло оставаться прежним? Но оставалось. Кейт почувствовала, что ее тошнит – не то от заедания стресса крекерами, не то просто от нервов, не то от всего сразу. Она едет домой. Какой прием ее ожидает? Даже сломанные ворота остались прежними. Почему родители так их и не починили? Почему одни люди с радостью отказываются от перемен, а другим, как ей самой, приходится рвать все в клочья и начинать заново?
Дверь типового домика открыла Элизабет, одетая в штаны для йоги. Она была худая, с красиво уложенной прической и кольцами с бриллиантами на пальцах, но в остальном оставалась прежней.
– Это ты.
– Да.
Они долго смотрели друг на друга. Обняться? Учитывая ситуацию, это было бы слишком.
Элизабет рассмеялась.
– Поверить не могу! Ты такая худая!
– Это ты худая!
– Ты так думаешь? Это все палеодиета. Она просто изменила мою жизнь. Если хочешь, я продаю нужные пищевые добавки…
Ну конечно! Ее сестра ввязалась в сетевой маркетинг. Кейт поспешила сменить тему, чтобы не переругаться с порога.
– Папа дома?
– Постарайся его не слишком волновать. Ему нужно сохранять спокойствие.
Как же Элизабет нравилась эта роль заботливой дочери! Кейт проследовала за сестрой в коридор – даже обои не изменились! – и дальше в гостиную с тем же отвратительным белым кожаным диваном. Отец сидел в кресле перед телевизором и смотрел утреннюю передачу. Это что, Филип Скофилд? Когда-то она была в него влюблена. Как и отец, Филип постарел. На отце был кардиган, который, насколько она помнила, он носил еще пятнадцать лет назад. На кардигане подсохло какое-то пятно. Похоже, от яйца.