Эволюция, Революция и идеалы Анархизма

Реклю Жан Жак Элизе

Нкогда ученые воображали, что небо представляетъ собою круглый куполъ, металлическій сводъ, — даже не одинъ, а нсколько сводовъ: три, семь, девять даже тринадцать, я каждый усянъ своими звздами, двигающимися по различнымъ законамъ, со своимъ особеннымъ устройствомъ и своими сонмами ангеловъ и архангеловъ для охраненія ихъ. Но съ тхъ поръ, какъ разрушены вс эти сложныя небеса, о которыхъ говорятъ Библія и Талмудъ, не найдется ни одного ребенка, который не зналъ бы, что земля окружена свободнымъ, безконечнымъ пространствомъ, хотя его не учатъ спеціально этому. Это одна изъ тхъ истинъ, которыя нын становятся всеобщимъ наслдствомъ. Такъ было со всми великими научными пріобртеніями. Они, такъ сказать, входятъ въ ту атмосферу, которой мы дышемъ.

Каковы бы ни были источники просвщенія, оно доступно всмъ, и на долю рабочихъ приходится не меньшая часть. Пусть какое-нибудь

открытіе сдлано буржуа, дворяниномъ или разночинцемъ, будетъ ли ученый горшечникомъ Полисси, или канцлеромъ Бэкономъ, ихъ изобртеніями будетъ пользоваться весь міръ. Конечно, привиллегированные очень желали бы сохранить для себя выгоды знаній, предоставивъ народу оставаться въ невжеств. Чуть не ежедневно предприниматели примняютъ тотъ или другой химическій способъ, и привиллегіями и патентами присваиваютъ себ исключительное право на фабрикацію тхъ или иныхъ полезныхъ для человчества предметовъ; какъ извстно императоръ Вильгельмъ требовалъ отъ врача Коха признанія государственной монополіей изобртеннаго имъ средства излченія; многіе изобртатели работаютъ надъ тмъ только, чтобы удовлетворить эгоистическіе вкусы богатыхъ.

Такіе эксплуататоры знаній попадаютъ въ положеніе волшебника изъ «тысячи и одной ночи», распечатавшаго сосудъ, въ которомъ въ продолженіи десяти тысячъ лтъ запертъ былъ усыпленный геній. Они хотли бы снова запереть его, и запечатать тремя замками, но забыли слова заклинанія и геній остался свободнымъ навсегда.

И по какому то странному противорчію, оказывается, что относительно всхъ соціальныхъ вопросовъ, въ которыхъ рабочіе имютъ прямой и естественный интересъ требовать всеобщаго равенства и всеобщей справедливости, имъ легче, чмъ профессіональнымъ ученымъ, удается познаніе истины, которая и есть дйствительное знаніе.

Было время, когда огромное большинство рождалось, жили рабами и не имли другого идеала, какъ перемнить господина.

Никогда имъ не приходила въ голову мысль, что вс «люди равны». Теперь же они знаютъ и понимаютъ, что это скрытое равенство, въ сущности уже осуществленное эволюціей, въ будущемъ должно превратиться въ равенство реальное, посредствомъ революціи, или врне непрерывнаго ряда революцій. Рабочіе, наученные жизнью, иначе понимаютъ законы политической экономіи, чемъ профессіональные экономисты. Они не заботятся о ненужныхъ подробностяхъ и подходятъ прямо къ сущности вопроса, спрашивая себя относительно каждой реформы, обезпечитъ ли она имъ хлбъ или нтъ. Къ различнымъ видамъ налоговъ, прогрессивнымъ или пропорціональнымъ они остаются равнодушны, зная, что вс налоги въ послднемъ счет оплачиваются бднйшими. Они знаютъ, что для громаднаго большинства ихъ дйствуетъ «желзный законъ»; который не имя того фатальнаго неизбжнаго характера, который ему прежде приписывали, тмъ не мене является для милліоновъ людей страшной дйствительностью. Въ силу этого голодный, самымъ фактомъ своего голода, обреченъ на полученіе за свой трудъ только скуднаго пропитанія. Суровый опытъ постоянно подтверждаетъ эту необходимость, вытекающую изъ права силы. Не стало-ли общимъ правиломъ обрекать на гибель человка, когда онъ становится не нуженъ и безполезенъ своему хозяину?

И такъ, безъ всякаго парадокса можно сказать, что народъ или по крайней мр та часть народа, которая иметъ досугъ мыслить, не проходя даже университетскаго курса, обыкновенно знаетъ гораздо боле, чмъ большинство ученыхъ; онъ не хочетъ знать безконечныхъ подробностей, онъ не посвященъ въ тысячи головоломныхъ формулъ; его голова не загромождена названіями на всхъ языкахъ, какъ библіотечный каталогъ, но горизонтъ его шире, онъ видитъ дальше, съ одной стороны въ глубь прошлаго, съ его варварскимъ состояніемъ человчества, съ другой, въ преобразованное будущее; онъ лучше понимаетъ послдовательность событій; сознательно относится къ великимъ историческимъ движеніямъ; лучше знакомъ съ богатствомъ земного шара; въ конц концовъ онъ больше человкъ. Въ этомъ смысл можно сказать, что иной товарищъ, анархистъ, изъ нашихъ знакомыхъ, котораго общество признало достойнымъ лишь тюрьмы, въ сущности мудре цлой академіи или цлой банды студентовъ, только что выпущенныхъ изъ университетовъ, нагруженныхъ научными фактами. Ученый чрезвычайно полезенъ какъ каменщикъ: онъ извлекаетъ матеріалъ, но не онъ имъ пользуется, и дло, уже всего народа, всего общества, воздвигнуть зданіе.

Пусть каждый возвратится къ своимъ воспоминаніямъ и онъ можетъ тогда констатировать перемны, происшедшія съ половины девятнадцатаго вка въ образ мыслить и чувствовать и вытекающихъ, слдовательно, изъ этого соотвтственныхъ измненій

въ манер дйствовать. Казалось несомнннымъ, что въ каждой организаціи должна быть голова, начальникъ, командиръ. На небесахъ Богъ, хотя бы это былъ Богъ Вольтера; властитель на трон, или на кресл, будь то конституціонный король или президентъ республики, «откормленный боровъ», по удачному выраженію одного изъ нихъ самихъ; хозяинъ при каждой фабрик, старшина въ каждой корпораціи, мужъ или отецъ съ грубыми окриками въ каждомъ хозяйств. Но со дня на день предразсудокъ разсивается и престижъ власти падаетъ; ореолъ блднетъ по мр того, какъ наступаетъ день. Вопреки приказаніямъ, чтобы и неврующія длали видъ что они врять, вопреки академикамъ и профессорамъ, которые должны притворяться, чтобы сохранить свой престижъ, — вра исчезаетъ и не смотря на вс колнопреклоненія, крестныя знаменія и мистическія комедіи, вра въ Вчнаго Господа, отъ котораго происходитъ власть всхъ смертныхъ господъ разсивается, какъ сновидніе ночи.

Кто бывалъ въ Англіи и Соединенныхъ Штатахъ,черезъ двадцатилтній промежутокъ, того поражаетъ чудесное преобразованіе, совершившееся въ умахъ въ этомъ направленіи.

Оставивъ людей нетерпимыми фанатиками, коснвшими въ своихъ религіозныхъ и политическихъ врованіяхъ, ихъ находили интеллигентными, свободомыслящими, чуткими ко всякой лжи и несправедливости. Ихъ уже не устрашаетъ призракъ мстительнаго Бога.

Упадокъ уваженія есть важнйшій практическій результатъ этой идейной эволюціи.

Чмъ въ самомъ дл недовольны попы, бонзы или муллы? Тмъ что люди умютъ думать не по ихъ указамъ. На что также жалуются сильные міра сего? На то, что ихъ третируютъ, какъ простыхъ смертныхъ, имъ не уступаютъ дороги, имъ небрежно кланяются.

Да и повинуясь представителямъ власти ради куска хлба, и отдавая имъ вншніе знаки почтенія, люди знаютъ цну этимъ господамъ, ихъ собственные подчиненные первые стараются обратить ихъ въ посмшище. Не проходитъ и недли, чтобы по адресу судей, одтыхъ въ красныя мантіи, съ форменными шапочками на головахъ не раздавались со скамей подсудимыхъ ругань и насмшки ихъ жертвъ. Даже иногда заточенные бросаютъ своими деревянными башмаками въ головы предсдателей суда. А генералы! Мы ихъ видли на дл. Мы видли, какъ они съ важнымъ, напыщеннымъ величественнымъ видомъ осматривали аванпосты, не давая даже себ труда подняться на воздушномъ шар или послать офицера наблюдать позиціи непріятеля. Мы слышали, какъ они отдавали приказы разбирать мосты, хотя въ виду не было ни одной непріятельской батареи, и какъ они обвиняли своихъ инженеровъ, за то, что они строили слишкомъ узкіе мосты, стснительные для аттакующихъ колоннъ. Мы съ болью слышали ужасную канонаду при Бурже, гд нсколько сотъ несчастныхъ растрляли вс свои послдніе патроны, напрасно ожидая, чтобы «генералиссимусъ» прислалъ имъ на помощь хотя бы небольшой отрядъ изъ полумилліонной арміи, находившейся подъ его командой! За тмъ мы съ изумленіемъ слдили за пресловутымъ «дломъ Дрейфуса», въ которомъ сами офицеры доказали намъ, что судебный приговоръ по приказу, интриги въ домахъ терпимости и лжепатріотическія компаніи, нисколько не противорчатъ правамъ и понятіямъ о чести въ арміи. Удивительно-ли посл этого, что уваженіе къ власти падаетъ или даже обращается въ презрніе.

Правда, уваженіе падаетъ, но не то истинное уваженіе, которое человкъ заслужилъ по праву своей самоотверженностью или своими трудами, а то низкое и позорное уваженіе раба, которое привлекаетъ толпу звакъ къ мсту прізда короля и которое лакеевъ и лошадей важныхъ особъ длаютъ предметами восхищенія. Не только исчезаетъ авторитетъ, но и т, кто всего боле претендуетъ на всеобщее уваженіе, сами первые компрометируютъ свою роль сверхъ-человческихъ существъ. Въ старину повелители Азіи знали искусство заставлять обожать себя. Ихъ дворцы видны были издалека; всюду воздвигались имъ статуи, читались эдикты, но сами они никогда не показывались.

Наиболе приближенные изъ ихъ подданныхъ могли предстать передъ ними только на колняхъ: и лишь иногда завса на половину поднималась, чтобы явить ихъ въ полномъ блеск, затмъ мгновенно падала, оставляя пораженными величіемъ души тхъ, кто лицезрлъ ихъ хоть одно мгновенье. Въ т времена, преклоненіе было такъ сильно, что повергало подданныхъ въ состояніе самоуниженія: нмой приносилъ осужденному шелковый шнурокъ, и этого было достаточно, чтобы врноподанный обожатель немедленно удавился. Къ одному эмиру въ центральной Азіи подданные должны были являться съ головой, склоненной на правое плечо и веревкой на ше, къ концу которой повшенъ былъ мечъ, чтобы ихъ повелитель по своему капризу могъ выбрать оружіе и расправиться съ своими рабами.