Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Богдаль Клаус-Михаэл

С насильственной интеграцией связана особая политика памяти, заключавшаяся в том, что требовалось принять другое имя при крещении. Так называемое «condemnatio memo'nae» [325] и уничтожение имен должны были резко прекратить существование нации. «Чтобы с корнем выкорчевать имя “гитанос” из памяти, Мы повелеваем им называть себя иначе; и чтобы никто не посмел так их называть» [326] . Новое официальное наименование «Кастелланос нуэвос», то есть новые испанцы, или новые кастильцы, должно было решающим образом привести к тому, чтобы их прежнее – недостойное и постыдное – существование было забыто как ими самими, так и окружающими. Любые признаки отличий подлежат исчезновению. То, что с помощью этих законов не удалось ни уничтожить их язык и культуру, ни прекратить издевательства со стороны большинства населения, – это уже другая история.

325

‘осуждение памяти’ (лат.) – запрет на упоминание (примеч. пер.).

326

Цит. по: [Gerth 1983: 290].

Всякое культурное проявление должно было отныне кодироваться как «испанское», чтобы претендовать на признание, как, например, цыганская культура фламенко, которая не могла и не должна была теперь уходить своими корнями во времена до исчезновения цыганских имен. Она попадает в промежуточное региональное пространство некоей диффузной «андалузской» народной культуры [327] .

Последняя

большая кампания преследования цыган в Испании в 1749 г., когда вопрос, кто – испанец, а кто относится к давно забытому сообществу цыган, мог стать вопросом жизни и смерти, несмотря на осмотрительную подготовку, приводит к беспорядкам. Потому что любая проверка каждого отдельного случая неизбежно терпела неудачу в связи с неустойчивостью самой конструкции испанской идентичности. Например, депортированные из своих прежних мест могли, предъявляя свидетельства и поручительства, доказать, что они уже более двухсот лет принимают участие в жизни своей общины [328] . Определяющим для включения в список депортации является не этническая принадлежность, а образ жизни. Власти избирают культуралистическое направление, сформированное идеей и практикой христианского миссионерства – всякий Савл может обернуться Павлом. Поэтому недостаточно, как гласит ответ на одну жалобу, «чтобы они предъявляли заключения Королевского Совета об испанском происхождении,, из которых можно заключить, что они выданы без достаточных оснований» [329] . Напротив, тот факт, что они «объявлены одними из старейших каталонцев этого королевства, и они подтверждают это тем, что жили отдельно как таковые, не имели контакта с цыганами, не жили по их законам и не практиковали их профессий» [330] , спасет их от преследования. Не тот, кто чужого происхождения, а тот, кто ведет постыдный образ жизни по чужому обычаю, будет изгнан и обречен на смерть.

327

В Германии, наряду с ориентированными, по-видимому, на испанские образцы, насильственные поселения по инициативе Габсбургов Марии Терезии и Иосифа II, тоже отмечаются отдельные инициативы, например, со стороны майнцского курфюрста в 1720 г., который повелел отказаться от преследований, если цыгане «откажутся от своего образа жизни, от праздности, бродяжничества, попрошайничества и воровства, а также полностью откажутся от общения с другими цыганами и прочим развратным сбродом» (цит. по: [Opfermann 2007: 131]). Предложение малопродуктивное, учитывая незначительные размеры немецких государств.

328

См.: [Alfaro 1998: 50].

329

Цит. по: [Ibid.: 47].

330

Цит. по: [Ibid.: 47 ff.].

При жизни Сервантеса утвердилось представление о том, что мошенники и попрошайки выдают себя за цыган, носят их одежды, подражают их внешности, перенимают их язык и их поведение [331] . В 1603 г. испанское сословно-представительное собрание, Кортесы, принимает меморандум, который призван облегчить разграничение между «ложными» и «настоящими» цыганами. В ходе окончательного изгнания морисков в Южной Испании, а затем и в центральной части и на западе Кастилии появляются мавританские банды, с которыми молва связывает цыган. Отблеск такой точки зрения явно ложится на роман Висенте Эспинеля (1550–1624) «Жизнь оруженосца Маркоса Обрегона» (1618).

331

См.: [Рут 2007: 28–34]

Испанская и португальская литературы раннего Нового времени упоминают образы цыган только на периферии своих произведений. Выполняя сомнительные услуги вроде гадания или помощи в поиске кладов, они изредка вторгаются в сферы жизни других социальных слоев. Чаще они упоминаются в плутовских романах как часть пестрой народной жизни. Кроме того, испанским авторам мы обязаны самым устойчивым мотивом «цыганской» литературы, кражей детей, который впервые всплывает у Лопе де Руэда (ок. 1510–1565) в пьесах «Комедия под названием Медора» (1567) и «Цыганка-воровка». Там рассказывается, как цыганка украла маленького мальчика и подменила его своим собственным смертельно больным сыном [332] . Анекдотами о мошенничестве цыган при торговле скотом сдобрены плутовские романы, скажем, Херонимо де Алькала Яньес-и-Рибера (1571–1632) и Висенте Эспинеля [333] . Традиция плутовского повествования в других европейских странах не отстает. В качестве бурлескных героев цыгане появляются в английских маскарадах вплоть до поэмы «Едюпка» (1525) [334] рагузского [335] поэта Андрия Чубрановича (1500 —ок. 1559).

332

«Comedia Ilamada Medora», в: [Rueda 2001: 215–255].

333

«La gitana ladrona», в: [Rueda 1990: 185–189].

334

‘египтянка, цыганка’ (хорват.) (примеч. пер.).

335

Представитель Дубровницкой литературы, или литературы г. Дубровник (Рагуза), существовавшего в качестве независимой или автономной республики около 1500 лет. Особого могущества и экономического расцвета Дубровницкая республика достигает в XV и XVI вв. (примеч. пер.).

В маскарадном спектакле Жила Висенте (1465–1536) «Auto das Ciganas» (напечатано в 1562 г.), показанном португальскому королю Жоану III в Эворе и написанном на испанском языке, на сцене выведены четыре «цыганас» (цыганки) и четыре «цыганос» (цыгана), которые указывают на свое египетское происхождение («ribera del Nilo» [336] ). В этом ауто они пытаются лестью и заклинаниями завоевать благородных зрителей – дам и господ, – чтобы те решились подвергнуться их мошенническим практикам. Им не удается ни сделка по обмену лошадей и ослов, ни получение денег за предсказание про будущих женихов. В печатной версии 1562 г. делается попытка фонетически передать язык цыган, как, например, приписываемую им шепелявость (сесео). Сервантес тоже дает такую сценическую ремарку к своей пьесе «Педро де Урдемалас» (1615): «Все, кто исполняет роли цыган, должны сохранять речевое своеобразие речи цыган» [337] . Пресьоса в одном месте, где она просит милостыню, говорит «подчеркнуто по-андалузски» [338] . Духовные игры Средневековья велись с использованием аналогичных средств, когда священнослужители употребляли псевдоеврейские слова, чтобы раздуть антиеврейские настроения. Чуждый язык усиливает отталкивание, персонажи становятся «скрытными, опасными, странными, смехотворными существами» [339] .

336

[Vicente 1928: CCXXXVI].

337

«Pedro de Urdemalas», в: [Cervantes 1970: 978].

338

[Cervantes 1986: 13].

339

[Przybilski 2004: 123].

Возможно, как раз именно это отличает Пресьосу Сервантеса от точно так же гадающих, танцующих, поющих и порой столь же прекрасных Мартин, Кассандр, Лукреций и Джиральд. Она может представлять собой все что угодно, но только не смехотворное, опасное или непонятное существо, она – никак не униженная, отталкивающая периферийная фигура, которой история могла бы пренебречь. Характер, образованность и ум выделяют ее.

Европейская литература недостатка в подражаниях не испытывает [340] . Ее персонажи формируют образ «прекрасной

цыганки» вплоть до наших дней. Нельзя не упомянуть самые ранние важные этапы: в Испании начинается победное шествие «маленькой цыганочки», с более или менее успешными сценическими воплощениями, такими как «Мадридская цыганочка» (без даты, предполож. 1631 г.) Хуана Переса де Монтальбана (1602–1638), и одноименная пьеса Антонио де Солис-и-Риваденейра (1610–1686) [341] , написанная в 1671 г. Окрыленный успехом выступающей в испанском костюме танцовщицы «La belle Liance» при дворе Фонтенбло [342] , вскоре после испанской публикации новеллы Сервантеса в 1615 г. Франсуа де Россе выпускает французский перевод (ок. 1570–1619). Следом появляется сценическая версия под типизирующим названием «Прекрасная египтянка» [343] или «Прекрасная цыганка», а в 1770 г. в Германии она выходит под заголовком «Занимательная история принцессы Заины, урожденной египтянки» [344] . Еще при жизни Томас Миддлтон (1570–1628) и Уильям Роули (1591–1627) ставят на сцене свою версию «Испанской цыганки», которая затем, в 1653 и 1661 гг., будет опубликована [345] . Прозаический перевод на английский появляется в 1640 г. [346] Популярной «прекрасная цыганка» становится только в XIX в., когда Генри Вордсворт Лонгфелло (1807–1882) публикует новеллу «Испанский студент» (1843). В том же году в Лондоне Уильям Балф (1808–1870) создал на основе материала о Пресьосе шедевр под названием «Богемская девушка» и снискал мировой успех в сфере индустрии развлечений.

340

Подробно: [Wurzbach 1901]. О рецепции в романских странах наиболее познавательно: [Niemandt 1992]. См. тж.: [Charnon-Deutsch 2004: 38–44].

341

См.: [Wurzbach 1901: 397 ff.].

342

Cp.: [Filhol 2005: 23].

343

См.: [Wurzbach 1901: 402–405] и из последнего: [Tinguely 2008: 41–59].

344

[Anonym 1770с].

345

См.: [Wurzbach 1901: 405–408].

346

Ср.: [Ibid.: 405].

Совершенно иной вклад в быстрое распространение «Цыганочки» среди образованных гуманистов Европы внес новый новолатинский перевод, выполненный Каспаром Барлеусом (1584–1648) в Антверпене в 1655 г. [347] В Нидерландах ему предшествовал перевод на голландский. В 1637 г. появилось произведение Якоба Катса (1577–1660) «Selsaem trougeval tusschen een Spaans Edelman en een Heydinne (het Spaens Heydinnetje)» [348] , в 1643 г. вышло сочинение Маттеуса Ганснеба Тенгнагеля (1613–1652) «Het leven van Konstance: waer af volgt het toneelspel De Spaensche heidin» [349] , а в 1644–1657 гг. – сочинение Катарины Ферверс ван Дусарт (1618–1686) «De Spaensche Heidin» [350] .

347

Cp.: [Niemandt 1992: 18].

348

[Schneider А. 1898: 271].

349

[Tengnagel 1969].

350

[Dusart 1644] и [Dusart 1657].

Разве успех новеллы Сервантеса не противоречит предположению, что цыгане «заметны» только тогда, когда сталкиваются с силой, которая хочет их уничтожить? Только их чуждый образ жизни и их преступления находят отражение в документах, которые дошли до нас: от хроник до литературных произведений. У Сервантеса все это по-другому – и с другой стороны, как у всех. Об их постыдной жизни и их проступках мы и здесь узнаем все, что обычно им предъявляют. Уже первая фраза – настоящее оскорбление:

Похоже, что цыгане и цыганки рождаются только затем, чтобы быть ворами; их родители – воры, и растут они среди воров; их обучают воровскому ремеслу, и в конце концов они становятся прожженными ворами. Удовольствие от воровства настолько становится их второй натурой, что отвадить их от этого может только смерть [351] .

351

[Cervantes 1986: 3].

В новелле они обманывают с помощью лечебной магии [352] , торгуют крадеными мулами, клейма которым подделывают [353] , обладают природными целебными средствами [354] , откапывают клады [355] , и – это является ядром повествования – они украли ребенка по имени Пресьоса. Группа цыган занимает амбивалентное положение, нечто среднее между большой семьей защитников и уголовной бандой. Цыгане кочуют повсюду, а именно внутри городов и по сельской местности. С одной стороны, они добывают себе пропитание гаданием, а также музыкальными и танцевальными представлениями на праздниках, например, в честь святой Анны, покровительницы Мадрида. С другой стороны, они выживают благодаря мелким уголовным преступлениям. Однако притчей во языцех эта группа цыган в Мадриде становится благодаря другим делам: в положительную сторону их выделяет пение и танцы пятнадцатилетней Пресьосы. В свете ее успеха они предстают художниками, для которых в других случаях поэты пишут поэмы и которых, согласно комментарию Сервантеса, «голод… вынуждает совершать такие дела, которых они иначе никогда бы не совершили» [356] . Занятия искусством, поэзия и виртуозность, а не обман и не преступление, создают субтекст этой новеллы.

352

См.: [Ibid.: 42].

353

См.: [Ibid.: 44].

354

См.: [Ibid.: 56].

355

См.: [Ibid.: 65].

356

[Ibid.: 4].

Пресьоса, про которую мы в конце новеллы узнаем, что она – краденый ребенок из благородной семьи [357] , «обучена всем приемам, ухищрениям и воровским искусствам» [358] . И тем не менее – и это центральный мотив новеллы, выделяющей ее на фоне прочих цыганских историй – среди отвратительных жизненных условий ей удается сохранить свою аристократическую сущность. Она «красива и умна» [359] , «вежлива и сообразительна» [360] , умеет читать и писать [361] и превосходит представителей своего окружения духовно, умственно и по уровню образованности. И «ни солнцу,, ни невзгодам погоды… не удалось сделать грубой нежную кожу у нее на лице или заскорузлой – кожу на руках» [362] . Природа проявляет уважение к ее аристократической бледности и элегантности.

357

См.: [Ibid.: 81 ff.].

358

[Ibid.: 3].

359

[Ibid.].

360

[Ibid.].

361

Cm.: [Ibid.: 14].

362

[Ibid.: 3].