Евсения. Лесными тропками

Саринова Елена

А на следующее утро я "оглохла" и "ослепла". Сопровождалось это состояние привычным нытьем внизу живота и привычной же надеждой на необратимость произошедших со мной перемен. Хотя, к ним еще прибавилось одно ощущение. Необычное, незнакомое. И если раньше я в такие, "бабьи дни" представляла себя запертой в глухой темной каморке, то сегодня в каморке той, появился, будто бы... "сквозняк" из-за приоткрытой, совсем чуть-чуть двери. И ветром от того сквозняка мне в мой замкнутый мир струйками понесло какие-то запахи... и даже звуки. Не то шуршание,

не то журчание...

– Адона! Я пойду, прогуляюсь. Недалеко, вдоль берега, - и, скинув старые туфли, босиком припустила по траве к озеру.

Остановилась у песчаной кромки воды, из-за хмурой сегодняшней погоды, дымчато-серой и неприветливой, и глубоко вдохнула... Потом еще раз, уже закрыв глаза и откинув назад голову.

Мысли тут же понеслись куда-то, как долгожданно выпущенная стрела, над этой, почти неподвижной, сонной гладью, все дальше и дальше, сначала касаясь ее и отмечая в глубине, где рыбин, а где и просто колышущиеся темные водоросли. Мелькнули над камышами со снующими в них кряквами, а потом круто развернулись обратно. Будто страшась покинуть родную стихию... "Стихию?", - распахнула я глаза, с изумлением обнаружив себя, уже по щиколотки в теплой воде.

– Адона, это... что?
– женщина стояла у самого берега, и тяжело дышала. Потом, взмахнула требовательно рукой.
– Да иду. Только ты мне объясни... Как это, "отстань"?! Ну, ничего себе, отстань! Со мной леший знает что, творится, а она от меня отмахивается. Ай! И хватит меня бить! Чай, не маленькая уже. И так все мозги поотшибала. Теперь вот мерещится всякое... Ай!.. А вот попробуй, догони сначала!..

Да... Странности продолжались. Зато, появилась нежданная оказия из дома сбежать. И я сейчас снова летела с холма. Только в этот раз, в сторону веси, размахивая в руке берестяным кузовком под дюжину куриных яиц...

Подружка моя нашлась почти сразу, после допроса ее матушки, по локти в муке и младшей сестрицы, по уши в малиновом варенье. Хотя, обе занимались одним и тем же - пирожки стряпали. А вот Любоня... Любоня в это время откровенно отлынивала. На длинном бревне за задним огородным забором.

– Здравствуй, не чихай, - радостно хлопнулась я рядом с ней на прохладное дерево и приткнула сбоку от себя полный яиц кузовок.
– А ты чего здесь скучаешь?

– Я?..
– повернула ко мне Любоня свое круглое личико.
– Ду-умала.

– И о чем же ты ду-умала? Или о... Подруга, ты чего?
– а вот этот выпад стал для меня полной неожиданностью. И, прижав в ответ кинувшуюся мне на шею Любоню, я лишь растерянно замолкла:

– Евся, я ведь сначала думала, ты померла, у-топла, - всхлипнула она мне в быстро намокшее плечо.
– Эти трещетки весевые... Пока от них правды дознаешься. А сама к тебе в лес ваш кудесный бежать струсила... Евся, если еще и тебя...
– вновь зашлась Любоня.

– А, ну, погоди. Да с чего ты взяла, что я вообще утопнуть могу? Ты вспомни хорошо, еще в детстве мы с ребятней ныряли на спор

в Козочке, и я всегда дольше всех под водой могла пробыть. Помнишь?.. А помнишь, как один раз, у себя на озере, я рубашкой за корягу донную зацепилась, и ты успела за Адоной сбегать, пока я оттуда уже голой не вынырнула, и с корягой этой?.. Вспомнила?

– Угу, - отлипла от моего плеча подруга и посмотрела мне внимательно в глаза своими, похожими сейчас на небесную лазурь.
– И точно. Тебя вода любит. Ты в ней - как ры-ыбина.

– Вот и я о том. Любит. И утопнуть никогда не даст, - теперь уже на долечку, задумалась и я сама, вспомнив утреннее свое наваждение, а потом решительно тряхнула головой.
– Так что, хватит выть. Мы с тобой - подруги на всю жизнь и друг без друга, никуда.

– Угу. И в мутную воду.

– Ну, туда, не обязательно... Ты мне лучше другое скажи. Кроме меня ты кого еще так боишься потерять?
– осторожно решила я "подкрасться" к заветной теме.

– Кого?
– тут же отстранилась от меня Любоня и я только сейчас заметила на черной головке подруги, сползший к уху венок из одуванов. И где она их насобирать то смогла? Ведь отцветают уже.

– Кого?
– настойчиво повторила я свой вопрос.
– Любоня, ты жениха своего любишь?

– Я его... уважаю, - потупив очи, поправила девушка сползший венок.

– Уважаешь?.. И откуда слово то такое взяла?

– От отца. Он сказал, что Ольбега надо уважать за то, что он много достиг. И держит себя, как граф. И никому не дозволяет собой помыкать. И я за ним буду, как за каменной оградой.

Вот это то и угнетает, подружка дорогая:

– Значит, как за каменной оградой? А с другой стороны той ограды - все остальные. Кроме...

– Кроме...
– эхом выдохнула Любоня.
– Евся, я...

– А я тебя, Евся, обыскался! Вот оно вам, наше здрасьте!
– пред нами, колыхая на ветру просторной, не по плечу, рубахой, лыбился во всю щербатую ширь Осьмуша. С румяным пирожком в зажатой ручонке - сразу видно, кто ему нужное направление задал:

– И какого лешего я тебе, вдруг, понадобилась?
– с явной досадой, но, все ж, удивилась я.

– Да не лешим его кличут, - иронично скривился малец.
– И от него тебе письмецо. Он меня у дядьки Кащея словил и тут же на коне его карандашом наскреб. И еще мне пол меденя обещал за услугу.

– Да кто ж?
– дуэтом вылупили мы глаза на конопатого интригана.

– Да Лех!
– в ответ выдал он.
– Кого ж еще ты самого лицезреть отказалась? Так что, теперь, получи и распишись.

– Я тебе сейчас на заднице твоей тощей крапивой распишусь, - с угрозой поднялась я с бревна, - письмоносец весевой.

– А ну, давай!
– козликом отпрыгнул вышеименованный, и принял геройскую позу.
– Лех мне еще пол меденя обещал, если я от тебя люлей наполучаю. Только шибче крапиву прикладывай. Чтоб у меня того... доказательства были.