Фасолевый лес
Шрифт:
Второй дом в моем списке оказался почти напротив «Иисус, наш Господь», и принадлежал он Лу Энн Руис.
Не прошло и десяти минут, как мы с Лу Энн уже сидели в кухне, попивали диетическую «Пепси-колу» и надрывали животики, смеясь по поводу гомеостаза и соевых порогов. Нам уже удалось установить, что наши родные города в Кентукки были разделены всего двумя округами, и что мы, оказывается, были на одном концерте Боба Сигера на Ярмарке штата в мой выпускной год.
– А что было потом? – спросила Лу Энн со слезами на глазах.
Я совсем не собиралась спускать на них собак;
– Да, в общем, ничего. Но они вели себя так вежливо, что мне даже жалко их стало! Было ясно, что они считают Черепашку тормозом, а меня – какой-то марсианкой, которая никогда не видела туалета в квартире, но они продолжали задавать вопросы вроде не хочу ли я чаю из люцерны. В конце концов я сказала им, дескать, бывайте, ребята, я лучше создам себе пространство в каком-нибудь другом месте.
Лу Энн показала мне остальной дом, за исключением ее комнаты, где спал младенец. У нас с Черепашкой будет своя комната, а еще, если захотим, и огороженная задняя веранда. Там здорово спать летом, сказала она. Проходя по дому, мы переговаривались шепотом, чтобы не разбудить малыша.
– Я его родила в январе, – сообщила мне Лу Энн, когда мы вернулись в кухню. – А сколько лет твоей?
– По правде говоря, я даже не знаю, – ответила я. – Она у меня приемная.
– А разве тебе возраст не сообщили, когда ты ее оформляла? Не выдали свидетельство о рождении?
– Это не было официально. Мне ее просто отдали.
– Ты хочешь сказать, оставили у твоей двери в корзинке?
– Что-то в этом роде. Только в машине, и никакой корзинки не было. Хотя жаль. Дали бы хоть корзинку. Индейцы плетут отличные корзинки. А она – из индейцев.
– И что, даже никакой записки? А как ты узнала, что ее имя – Черепашка?
– Я ее сама так назвала. Но это временно – пока не узнаю ее настоящее имя. Наверняка рано или поздно мы на него наткнемся.
Черепашка сидела в высоком детском стульчике, который, как мне показалось, был великоват для ребенка, рожденного в январе. На столике перед ней были наклеены картинки с лягушонком Кермитом и Мисс Пигги, и Черепашка хлопала по ним ладошками. Увы, ухватить их она не могла. Я вытащила ее из стула и закинула себе на плечо, откуда она могла дотянуться до моей косы. Она не дергала за нее, а просто, зацепив обеими руками, держалась как утопающий за соломинку. Это была одна из наших обычных поз.
– Представить себе не могу, – сказала Лу Энн, – чтобы кто-то взял и выбросил ребенка, словно это ненужный щенок.
– Согласна, – кивнула я. – Но, веришь или нет, я думаю, это сделали для ее блага. Жизнь у нее была не сахар. Не уверена, что она смогла бы там выжить.
На подоконнике над раковиной спал толстый серый кот с белыми лапами. Неожиданно он спрыгнул вниз и выбежал из кухни. Лу Энн сидела спиной к двери, а я видела, как кот в соседней комнате принялся кругами ходить по лежащему в центре ковру и скрести лапами – точно так, как коты забрасывают песком то, что наделали.
– Ты не поверишь, чем сейчас занимается твой кот, – сказала я.
– Еще как поверю, – отозвалась Лу Энн. – Он ведет себя так, словно сходил по-большому, так?
– Точно! Но, насколько мне отсюда видно, ничего такого он не делал.
– И так всегда. Я думаю,
Мне пришлось поднатужиться, чтобы понять, кто из них тут кот, а кто – муж.
Лу Энн между тем продолжала:
– А на днях в каком-то журнале я прочитала, что главной причиной раздвоения личности является то, что родители по-разному относятся к ребенку и по-разному его воспитывают. То есть один все время говорит ему, что он хороший, а другой – что он плохой. И ребенок начинает думать, что должен одновременно быть и таким, и таким.
– Фантастика! – сказала я. – Твоему коту самое место у Роберта Рипли, в его комиксах, Помнишь? «Хотите, верьте, хотите – нет»! Или в журналах, куда люди пишут о том, что выделывают их питомцы. Я читала: там длиннохвостый попугай свистит джаз, а какой-то кот спит только на полотенце с золотыми рыбками.
– О, нет, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что Снежок так странно себя ведет. Слишком уж очевидно становится, что семья, в которой он жил, развалилась. Как ты думаешь?
– А что означает «пачуко»?
– Это вроде плохого мексиканского парня, который разрисовывает стены баллончиком и якшается с уличными бандами.
Между тем Пачуко, он же Снежок, продолжал чудить в гостиной.
– Нет, правда, обязательно пошли им рассказ про своего кота. Они же могут заплатить приличные деньги. Глаза на лоб лезут от того, что сейчас продается. Или, в крайнем случае, пришлют тебе ящик дармовой кошачьей еды.
– Я едва не выиграла приз – бесплатные пеленки для Дуайна Рея. На целый год. Дуайн Рей – это мой сын.
– Вот как? А что он делает?
Лу Энн рассмеялась.
– Да нет, ничего. Он вполне нормальный. Единственный нормальный в доме, как мне кажется. Хочешь еще пепси?
Она встала, чтобы наполнить стаканы.
– Так ты приехала сюда? Или прилетела?
И я рассказала Лу Энн о своей поездке через индейскую резервацию, поездке, которая свела меня с Черепашкой.
– Наши с ней дорожки никогда бы не пересеклись, если бы не погнутый рычаг, – сказала я.
– По крайней мере, можно благодарить звезды за то, что ты была в машине, когда что-то сломалось, а не в самолете, – отозвалась Лу Энн, стуча об стол контейнер со льдом. Я почувствовала, как Черепашка вздрогнула у меня на плече.
– Даже не задумывалась об этом, – сказала я.
– Я бы на самолете никогда не полетела! – заявила Лу Энн. – Господи! Ни за что в жизни! Помнишь ту авиакатастрофу, зимой, когда самолет упал на реку в Вашингтоне? Я по телевизору видела, как они вытаскивали из реки замерзших мертвецов с согнутыми коленями и локтями – как у игрушечных пластиковых ковбоев, которые скачут на лошадях. Только, если потерять или сломать лошадь, эти пластиковые раскоряки будут совсем бесполезными. О Господи! Это было ужасно! Я прямо слышу, как стюардесса говорит им так спокойно: «Пассажиры, пристегните ремни», а потом они все – раз, и превращаются в мороженых мертвецов. Ой, Дуайн проснулся. Пойду принесу его.