Фавориты Фортуны
Шрифт:
— Сын — это большие расходы, дорогая жена, — сказал Цезарь, — а дочь — политический актив бесконечной ценности, когда она патрицианка с обеих сторон и у нее хорошее приданое. Никогда не узнаешь, каким будет сын, а наша Юлия идеальна. Как у Аврелии, у нее будут десятки ухажеров.
— Я не предвижу хорошего приданого — сказала мать, которой трудно дались роды, но которая быстро поправлялась.
— Не беспокойся, Циннилла, моя красавица! К тому времени как Юлия достигнет брачного возраста, приданое будет.
Аврелия находилась в своей стихии. Она взяла на себя
— У нее будут голубые глаза. Сейчас они очень светлые, — заметила Аврелия, довольная тем, что маленькая Юлия удалась в отца. — А волоски — белые, как лед.
— Я рад, что ты видишь волоски, — серьезно отозвался Цезарь. — Мне она кажется совершенно лысой. А поскольку она из Цезарей и должна иметь копну густых волос, такое не приветствуется.
— Глупости! Конечно, у нее есть волосы! Подожди, когда ей исполнится год, сын мой, и тогда ты увидишь, что у нее густые волосы. Они немного потемнеют. У нашей драгоценной малышки будет скорее серебро, чем золото.
— Она мне кажется такой же невзрачной, как бедная Гнея.
— Цезарь, Цезарь! Она же только что родилась! Она будет очень похожа на тебя.
— Какая судьба! — молвил Цезарь и ушел.
Он направился в самую престижную гостиницу города, на углу Римского Форума и кливуса Орбия. Цезарь получил сообщение о том, что его клиенты, которые поручали ему дело старшего Долабеллы, вернулись в Рим и хотят увидеться с ним.
— У нас еще есть для тебя дело, — сказал лидер греческих посетителей, Ификрат из Фессалоник.
— Я польщен, — хмурясь, сказал Цезарь. — Но кого теперь вы хотите обвинить? Аппий Клавдий Пульхр пробыл губернатором недостаточно долго, чтобы против него можно было выдвинуть обвинение. Даже если вы сможете убедить Сенат согласиться судить еще действующего губернатора.
— Это совсем другое дело, ничего общего не имеющее с губернаторами Македонии, — отозвался Ификрат. — Мы хотим, чтобы ты обвинил Гая Антония Гибрида в жестокости, проявленной им, когда он был префектом кавалерии при Сулле десять лет назад.
— О, боги! Спустя столько времени! Почему?
— Мы не надеемся выиграть, Цезарь. Не это цель нашего приезда. Просто пережитое нами при старшем Долабелле заставило нас понять, что иногда над нами ставят римлян, которые мало чем отличаются от животных. И мы думаем, что пора Риму узнать об этом. Петиции бесполезны. Никто не хочет их читать, и меньше всего — Сенат. Обвинения в измене или вымогательстве — редкие судебные дела, которые посещают только высшие классы римского общества. Мы хотим привлечь внимание всадников и даже низших классов. Поэтому мы подумали о слушании в суде по делам убийств — такие дела привлекают больше внимания. Туда приходят все классы. И когда мы стали прикидывать, кого бы выбрать для примера, все сразу подумали об одном человеке — Гае Антонии Гибриде.
— А что он сделал? — спросил Цезарь.
— Он был префектом
— Гибрид?
— Да, Гибрид.
— Ну, я всегда знал, что он — типичный Антоний, чаще пьяный, чем трезвый, транжира с неуемным аппетитом, падкий на женщин и еду, — с презрением заметил Цезарь. — Но пытки? Даже для Антония это необычно. Я скорее поверил бы, если бы это оказался Агенобарб!
— У нас есть неопровержимые свидетельства, Цезарь.
— Предполагаю, что в этом отношении он пошел в мать. Она не была римлянкой, хотя я всегда слышал, что она довольно приличная женщина. Из апулиев. Но апулии — не дикари, а то, о чем вы говорите, — чистое варварство. Даже Гай Веррес не заходил так далеко!
— Наши свидетельства неопровержимы, — повторил Ификрат. Он лукаво взглянул на Цезаря. — Теперь, наверное, ты понимаешь наше положение: кто из римских высших кругов поверит нам, если весь Рим не станет говорить об этом и если весь Рим не увидит наши свидетельства собственными глазами?
— У вас есть жертвы-свидетели?
— Десятки, если потребуется. Люди безупречной репутации и положения. Кто без глаз, кто без ушей, кто без языка, кто без кистей или ступней, без гениталий, маток, рук, кожи… Этот человек — зверь. Такими же были и его дружки. Но не о них разговор, они не аристократы.
Цезарю стало дурно.
— Значит, его жертвы не умирали.
— Большинство из них — да, это правда. Видишь ли, Антоний считал, что то, что он вытворяет, — это искусство. Искусством было также причинить человеку невыносимую боль, расчленить его, не доводя до смерти. Самая большая радость для Антония заключалась в том, чтобы спустя месяцы вернуться и посмотреть, живы ли еще его жертвы.
— Для меня это будет неудобно, но я, конечно, возьмусь за это дело.
— Неудобно? Почему?
— Его старший брат, Марк, женат на моей двоюродной сестре — дочери Луция Цезаря, который был консулом, а позднее погиб от руки Гая Мария. Остались три мальчика — племянники Гибрида, которые являются моими троюродными братьями. Считается дурным тоном обвинять членов своей собственной семьи, Ификрат.
— Но Гай Антоний Гибрид ведь не прямой твой родственник? Твоя кузина замужем не за ним.
— Поэтому я и возьмусь за дело. Но многие не одобрят этого. У нас кровные узы через трех сыновей Юлии.
Цезарь решил переговорить с Луцием Декумием, а не с Гаем Матием или с кем-либо другим, кто ближе к нему по положению.
— Ты все слышишь, отец. Но слышал ли ты о таком?
Луций Декумий обладал такой внешностью, что в молодости не выглядел старше, а когда постарел, не стал выглядеть моложе. Говоря иначе, Луций Декумий всегда соответствовал своему возрасту. Цезарю было трудно определить его лета, но он предполагал, что тому около шестидесяти.