Федор Алексеевич
Шрифт:
Гетман мог быть вполне доволен результатами суда. Не он расправился с недругами, а закон.
И с тем же гонцом пришло от государя согласие с его доводами, что Дорошенко пока трогать не надо. Хотя государю очень хотелось бы «видеть сего славного воина».
«Дитё ещё, — думал с нежностью о царе гетман. — Наслушался сказок про подвиги дорошенковские, вот и хочет видеть такого героя. Дитё».
Но не мог же он этого Дорошенко сказать, езжай, мол, ублажи царствующего отрока, да не бойся, не съест он тебя, а ещё и наградит, дурака.
— Ну что, князь Иван, вот государева грамота, в которой
— Жаль, конечно, в кои-то веки государевой волей пожалован был, а не исполнил.
— Ничего, князь. Можешь отвезти Москве новость, хоть и не добрую, но важную: Сечь не сегодня-завтра может отложиться к Крыму, пусть уделят ей внимание.
Глава 14
УЧИТЕЛЬ ПЕТРУ
Как бы ни относились сёстры-царевны к своей мачехе-царице Наталье Кирилловне, Фёдор Алексеевич при всякой встрече оказывал ей искреннее своё уважение и внимание. А уж о Петруше-крестнике и говорить нечего. Всякий раз царь с нежностью ерошил чёрные кудрявые волосы, заглядывал в огромные глаза ребёнка.
— Как живёшь, Петя?
— Живём — хлеб жуём, — говорил озорно мальчик услышанную где-то и, видимо, понравившуюся ему фразу.
— Ну что, матушка-государыня, пора крестнику и за учёбу браться.
— Да ему ещё и пяти нет, Фёдор Алексеевич, пусть поиграет.
— Нет! Пора за учёбу, — неожиданно поддержал мальчик своего крёстного. — Пора, маменька, пора.
— Ну что с ним делать, — развела руки Наталья Кирилловна. — Раз сам рвётся к учёбе, приищи уж ему учителя, Федя, только чтоб был человек набожный и праведный.
— Приищу, Наталья Кирилловна. Доброго учителя приищу. Ух ты, бутуз, — царь с удовольствием ущипнул крестника за тугую щёку. — Способный наследник растёт, пора учить.
В тот же день царь призвал к себе стольника Фёдора Соковнина.
— Фёдор Прокофьевич, у меня просьба к тебе важная.
— Слушаю, государь.
— Моему брату и крестнику Петру Алексеевичу уж скоро пять лет стукнет. Приищи-ка ты ему доброго учителя, кого из приказных.
— Хорошо, государь. Завтра же найду.
— Найдёшь, приведи ко мне. Я погляжу да поспрошаю его.
Когда Соковнин ушёл, Хованский напомнил царю:
— А ведь Феодосья Морозова [38] и Авдотья Урусова его сёстры родные, государь.
38
Морозова Феодосия Прокопиевна, урожд. Соковнина (?—1675) — боярыня. Ярая сторонница протопопа Аввакума и старообрядцев. Возвратившись в 1664 г. из ссылки, Аввакум жил у Морозовой. После вторичной ссылки Аввакума переписывалась с ним. Её конфликт с официальной Церковью беспокоил высшее духовенство и царя. После того как на неё не подействовали уговоры, подверглась преследованиям. В 1671 г. Морозова и её сестра, тоже сторонница раскола, А. Урусова были арестованы. В 1673 г. их перевели в Боровский монастырь и посадили в земляную
— Ну и что?
— Так они ж самые рьяные были раскольницы и осуждены ещё при твоём батюшке, царствие ему небесное.
— Я знаю, Иван Андреевич, не нам судить их, если они за свою веру мученическую смерть приняли. И ни при чём тут Фёдор Прокофьич, брат их.
— Ну я так, — замялся Тараруй. — Думал, ты забыл о родстве их, вот и напомнил, всё ж царевичу учителя ищет. А так супротив Фёдора я рази что имею.
— Ты вот что, Иван Андреевич, когда Соковнин приведёт завтра учителя для Петра, ты, пожалуйста, позови ко мне Симеона Полоцкого. Я хочу, чтоб и он при сем присутствовал.
С утра Соковнин отправился в Поместный приказ, где за столами сидело несколько подьячих и дружно скрипели перьями. Дьяку приказа Соковнин сказал негромко, дабы не слышали подьячие:
— Нужен подьячий, умеющий хорошо и красиво писать и чтобы разумел бы в чтении.
— Эвон тот, что в углу сидит. Загляни-ка к нему в лист, може, подойдёт.
Соковнин неспешно прошёл в угол к русоволосому молодому подьячему, остановился у него за спиной. Подьячий затылком почуял интерес боярина к нему, заволновался, умакнул перо до дна чернильницы, перегрузил чернилем и ляпнул на лист кляксу.
— Ах ты! — пробормотал виновато, схватив щепотку песку засыпал кляксу.
— Что ж ты, парень, — с укоризной молвил Соковнин. — Так славно писал — и вот на тебе, ляпнул.
Подьячий вскочил, вытянулся в струнку, молвил виновато:
— Прости, боярин. Взволновался я, никогда со мной такого не было, хошь у дьяка спроси.
— Как тебя звать-то?
— Никита, боярин.
— Чей будешь?
— Зотов. Никита Зотов Моисеев сын.
— Так вот, Никита Моисеев сын, сейчас пойдёшь со мной к государю.
— За што? Боярин... Я ж, — побледнел подьячий, — я ж как мышка. За што?
— Дурак. Тебя на честь зовут.
Но до бледного подьячего и это плохо дошло.
— Я ж не заслужил. За што?
— Идём, Никита.
Зотов взглянул вопросительно на дьяка, велениям которого он на службе подчинялся и без его согласия шагу ступить не смел.
— Ступай, Никита, — разрешил дьяк. — После урок докончишь... если воротишься.
Последние слова дьяка «если воротишься» совсем сбили с толку бедного Никиту: уж не на правёж ли ведут? А ну на казнь! И за что?
А между тем Соковнин уверенно шёл к Красному крыльцу, перед ним расступались толкавшиеся там дворянчики, служивые. Никита едва поспевал за ним. Соковнин ввёл его в переднюю, где по лавкам сидели все именитые люди, многие в высоких шапках, с бородами. А у Никиты только-только усишки начали пробиваться и бородёнка едва наметилась, реденькая какая-то, не борода, а срамота одна.
— Садись здесь, — указал Соковнин Никите на край лавки. — Жди когда позовут.
Оробевший Никита сел на лавку столь осторожно, словно на печь раскалённую, по сторонам глядеть боялся. Уж больно именитые все сидят, на Никиту косятся с презрением: ишь, писцовая душа явился во дворец царский в портах драных, в кафтане вытертом, такого и на крыльцо пускать срамно, не то что в переднюю.