Федор Алексеевич

Мосияш Сергей Павлович

Бунчужный опытным глазом замечал таких «двойников» и даже «тройников», но скандала не подымал, напротив, они его даже веселили: «Бисовы дети! Хоть чёрту за чарку присягнут».

На склоне дня прискакал из Чигирина сотник к Полуботко.

— Гетман до себя зовёт.

Вместе с сотником бунчужный поскакал в Чигирин. В своём дворце в великой горнице ждал его хмурый Дорошенко.

— Ты кто? — начал он разговор с вопроса, пропустив мимо ушей приветствие гостя.

— Я генеральный бунчужный

Леонтий Полуботко.

— Что ж ты за бунчужный, если мимо гетмана его людей баламутишь.

— Я не баламучу, гетман, а привожу к присяге великому государю, которому вся держава уже присягнула, кроме Чигирина.

— Но Чигирин на польской стороне.

— Ну и что? Киев тоже на польской стороне, а присягнул царю, не Собескому.

Дорошенко, видя, что Полуботко не из робких, сбавил тон:

— Но ты бы мог сперва ко мне, а потом бы...

— Я так и хотел, Пётр Дорофеевич, но твои казаки встретили нас саблями. И потом, мы с тобой по чинам далеко не ровни, потому князь и велел тебе только к нему обращаться.

— Ну что ж, и тут ты прав, — вздохнул Дорошенко и неожиданно предложил: — Садись к столу, Леонтий. Выпьем по чарке.

— Спасибо, гетман, но...

— Садись, садись, никаких «но».

Выпили, закусывали холодцом. Полуботко, намотавшийся за день с присягой и почти не евший, наворачивал холодец с чесноком за обе щеки, почти не жуя.

— Скажи откровенно, Леонтий, как казак казаку, что мне там готовится?

— Ничего, Пётр Дорофеевич, кроме почёта и ласки, ничего.

— Многогрешного Москва тоже на почёт звала. А ныне где он?

— То время было другое, Пётр Дорофеевич. Да и царь. А Фёдор Алексеевич во всех грамотах предупреждает: Дорошенко не обижать, не бесчестить. Я думаю, сдадите вы князю клейноды и будете иметь от государя только великие милости.

— Значит, добр государь?

— Очень. Одна московская баба мужа убила. Её, как положено, присудили в землю окопать. Государь узнал, велел выкопать и простить её, молвив при том: «Доброго мужа жена б не убила, знать, был злодей».

— А где ныне князь?

— Я оставил его на Трубеже. Он там ждёт тебя, Пётр Дорофеевич. Езжай без сомнения.

— Хорошо. Я утром отправлю брата с генеральным писарем, а потом и сам отъеду.

И чуть свет поскакали от Чигирина к Ромодановскому двоюродный брат гетмана Кондрат Тарасенко и генеральный писарь Михаил Воехевич с единственным вопросом: остаются ли в силе данные прежде Дорошенко обещания в сохранении ему здоровья и имущества?

— Всё остаётся в силе, — отвечал Ромодановский. — Тому порукой честь княжеская и крест честной.

Воспользовавшись временем, пока посланцы кормили коней, Самойлович позвал к себе Воехевича.

— Послушай, Михаил, дело прошлое,

забудем о наших разногласиях, но скажи мне, кто с этой стороны звал Дорошенко на гетманство?

— Прости, Иван Самойлович, но я не вправе сообщать Тебе это. Спроси самого Дорошенко, это его тайны. Ему самому и решать, открывать их или нет.

— Ты ж генеральный писарь, ты ж всё ведаешь.

— Вот потому и не имею права болтать.

— Ну что ж. Может, ты и прав, Михаил, что не лезешь поперёд батьки, — сказал Самойлович. — Тогда я сам назову тебе человека. Это полковник Пётр Рославец. Верно?

В лице писаря явилось некое замешательство, хорошо замеченное гетманом.

— Ты, Михаил, полагаю, и здесь захочешь иметь хорошую должность?

— Да. Конечно, — согласился Воехевич.

— Так вот, сядь и напиши мне скаску о том, что предлагал Дорошенко полковник Рославец. А я взгляну, каков у тебя почерк и достоин ли ты звания генерального писаря. Если почерк добрый, ясный — будешь им. А если как курица лапой, то извини...

— Но я...

— Пиши, пиши. Отныне я на Украине гетман, а уж генеральному писарю не слушаться гетмана...

Самойлович придвинул Воехевичу лист бумаги, перо и вышел из шатра, оставив одного.

Когда писарь заканчивал скаску, появился и гетман, словно мог видеть через полотнище шатра, что писание оканчивается.

Взял лист, быстро пробежал его взглядом, похвалил:

— Почерк у тебя добрый, Михаил. И я возьму тебя к себе, если Дорошенко отпустит.

— Но он же уже не будет гетманом.

— Да он сдаст клейноды только. А богатство его, а честь ему остаются. Может, и писаря не схочет отпускать.

Дорошенко ждала небольшая группа из полковников и есаула, а он пришёл во главе двухтысячного отряда. Видимо, всё ещё сомневался в искренности князя Ромодановского и на всякий случай захватил с собой такую силу. И даже есаулу наказал:

— Ежели я увижу обман и измену, я выхвачу саблю. Это будет тебе знаком пускать хлопцев в бой. Пойдём сразу на прорыв в сторону Днепра.

Перед белым шатром князя был разостлан персидский ковёр, на который, предполагалось, будут положены клейноды Дорошенко — булава, знамя и бунчук.

В шатре был накрыт стол с винами и немудрёными походными закусками — кислой капустой, жареной рыбой, дичью и ржаными калачами.

Дорошенко, увидев, что никто не собирается на него нападать, что в обозе мирно дымят костры, готовя общую кашу, остановил своих конников в полуверсте от княжеского шатра. И вот, видимо переговорив обо всём, отделился от войска и на высоком белом жеребце неспешно направился к шатру в сопровождении знаменосца и бунчужного, скакавших с гетманом почти стремя в стремя.