Феномен двойников (сборник)

Манова Елизавета Львовна

И я спросила, уже уплывая в дрему.

— Ортан, а что такое Первый запрет?

— Нельзя убивать взрослых самок, — ответил он неохотно.

Ортан сменил направление и уводит нас на восток. Мы уходим все дальше от прежнего курса; местность меняется, появились холмы и все больше рощ — не сказочных рощ-привалов, а самых обычных — из раскидистых растов.

Мы идем и молчим; сегодня легче идти, нет истомы и этой странной тревоги. То, что я наговорила вчера… интересно, он сердится на меня или слова мои для него ничего не значат?

Ортан

замер и поднял руку. Он стоит и вслушивается в себя, и лицо его неподвижно, как камень. Вечный серый гранит, неподвластный страстям…

— Норт! — сказал он. — Мы будем драться. Нам повезло: это только луры. Если мы не нарушим закон, может быть, удастся спастись.

— Какой еще закон? — спросил, усмехнувшись, Норт. Кажется, он рад, что удастся подраться.

— Никакого оружия. Только руки и зубы.

— Нич-чего себе! — сказал Норт.

А потом появились звери. Серые хищники, не очень большие, но их было много. Десятка два или три.

— Элура! Возьми Илейну и поднимитесь на холм. Вас не тронут.

Не думая ни о чем, я взяла за руку Илейну и отошла немного назад. Это безумие. Им не выстоять против стаи.

Ортан и Норт стояли плечом к плечу, и я вдруг подумала: а это красиво! Двое сильных мужчин против стаи зверей.

А потом я не думала ни о чем. Серая волна накатилась на них. Налетела, окружила, сомкнулась. Вой, рычание, хриплый визг. И опять, как тогда в горах: как будто что-то взорвалось. Мощное движение, за которым не успевает взгляд, и Ортан уже на ногах, и несколько серых тел распластано на траве. Он повернулся в Норту, ага, вот и Норт на ногах, но тут дело хуже: яркая кровь на куртке, кровь течет по лицу, он шатнулся, но устоял, и опять на них налетела волна, туча серой ярости, воющего безумия.

И снова взрыв, и опять волна откатилась, но что-то не так, зловещая каменная тишина, словно день вдруг потемнел и превратился в вечер.

И в руке у Норта окровавленный меч…

Ортан глядел на Норта и горько молчал, но Элура была уже рядом с ними, и в руках у нее был самострел, беспощадный и ловкий, готовый к бою.

— Говори с ними! — велела она. — Скажи: это убивает на расстоянии. Скажи: я убью всякого, кто сделает шаг…

Один из зверей все-таки сделал шаг, и тонкая стрелка вонзилась в лохматое горло, и стая ответила хриплым воем.

— Скажи: им придется убить меня, чтобы добраться до вас. Ах, вы не верите?

Снова свистнула стрелка, еще одно тело бьется на сочной траве, и она засмеялась недобрым радостным смехом.

— Пусть уходят! — сказала она, — а то и им придется нарушить закон!

И стая медленно отступила.

Она обернулась к Норту, улыбнулась в ответ на его восхищенный взгляд и спросила:

— Как ты? Крепко порвали?

— Да есть маленько, — ответил Норт.

— Ортан, тут где-то есть вода? Надо заняться ранами.

— Есть, но не очень близко. Ладно, — сказал он. — Теперь уже все равно.

Теперь уже все равно,

и это я виноват. Я должен был драться один. Норт — человек, он не может драться, как я, и нечестно требовать от кого-от, чтобы он дал себя убить. Он не мог не нарушить закон, и это я виноват, что позволил его нарушить.

Норту трудно идти, и я ему помогаю. Он молчит, ему стыдно передо мной. Я тоже молчу — мне нечем его утешить. Теперь мы обречены. Теперь все, что может убить в угодьях Трехлунья, поднимется против нас. Два дня и ночь, думаю я. Нам столько не продержаться. Мне даже не хочется сопротивляться. Закон черным грузом лежит на мне, и я не могу одолеть его тяжесть. Кто вне закона — тот вне жизни…

Я вывел их к роще-привалу, здесь нас пока не тронут. Звери Сообитания обходят жилища гваров.

Я смотрю, как Элура возится с Нортом. Ему досталось — несколько рваных ран на руках и спине и царапина вдоль щеки до самого подбородка.

— Ну, моя леди, — говорит он Илейне, — каков я красавец? Будешь любить эдакого вояку?

Я в стороне от них. Я отделен. Тяжесть закона пригибает меня к земле.

— Ортан! — окликает меня Элура. Кипящее спокойствие, яростный покой закрывает ее. — Хватит молчать с похоронным видом. Что теперь?

— Не знаю. Теперь все, что может убить, постарается нас убить.

— Ах, как страшно! — говорит она, усмехаясь. — До сих пор нас все обожали!

— Ты не понимаешь. Кто вне закона, — тот вне жизни.

— Я все понимаю, — говорит она, и голос ее холоден и спокоен. — Это ты кое о чем забыл. Мы все последние, — говорит она, — и поэтому каждый из нас бесценен. Я не могу пожертвовать Нортом, чтобы спасти Илейну и себя. Ты можешь уйти, — говорит она, — и будешь чист перед вашим законом. А мы — или мы все спасем, или мы все умрем. По-другому не будет.

— Неужели ты думаешь: я тебя брошу?

— Нет, — говорит она. — Но если ты не в силах сопротивляться, если это сильнее тебя, мы тебя бросим. Я люблю тебя, — говорит она, — но я не встану между тобой и твоим миром.

Они, все трое, глядят на меня, и я безрадостно отвечаю:

— Не торопись, Элура. Я постараюсь.

— Я ухожу в темноту, — говорю я Элуре. — Откройся и слушай, я не смогу говорить.

И я, ломая себя, опустился вниз, в безумную красную тьму Трехлунья. Ярость, страх, желание, смерть. Голод, желание, смерть. Смерть. Смерть. Смерть.

Смерть стеной окружила нас. Смерть в траве — голос, удар, — можно сделать еще один шаг. Смерть наверху, нет правее, короткий свист, еще один свист — и снова просвет, и можно идти. Далеко. Много. Очень много. Нет. Холмы. Утес. Мы бежим. Ближе. Скоро совсем близко. Надо утес. Вот он, утес. Отвесный. Я поднимаюсь. Руки видят трещины в камне. Веревка. Я поднимаю. Мы наверху. Налетело. Черная толща тяжелых тел. Ярость. Безумие. Смерть.

Можно выйти. Я не могу! Я должен подняться хоть ненадолго!