Физик
Шрифт:
Ярина вела их к реке, её шаги были быстрыми, почти рваными, а узел с корнем Живы она прижимала к груди, как ребёнка. Её посох светился слабо, бусины на нём дрожали, но не так ярко, как раньше — лес высасывал её силы, как и их всех. Ворон ковылял позади, его меч волочился по земле, оставляя борозды в мхе. Его лицо было серым от боли, но глаза горели, как у зверя, что готов грызть, даже падая. Он не говорил, но его присутствие было как стена, что держала их от отчаяния.
Шёпот Чернобога не исчез — он стал тише, но глубже, как будто впитался в корни, в воздух, в саму их кровь. Олег чувствовал его, как холод, что
— Мы почти у границы, — сказала Ярина, её голос был хриплым, но твёрдым. Она указала посохом вперёд, где заросли редели, открывая вид на реку, чья вода казалась чище, чем в глубине леса. — Если перейдём её, лес ослабит хватку. Но…
— Но он не даст нам уйти просто так, — закончил Олег, чувствуя, как искра дрогнула. — Чернобог. Он что-то готовит.
Ярина кивнула, её взгляд был тяжёлым, как камень.
— Он всегда готовит, — ответила она. — Корень Живы — это свет, но свет притягивает тьму. Твоя искра… она как маяк для него.
Ворон сплюнул, его меч звякнул о корень.
— Пусть приходит, — буркнул он. — Я не успел зарубить ту тень. Хочу посмотреть, что он ещё припас.
Олег хотел улыбнуться, но не смог. Упрямство Ворона было якорем, но даже оно не могло заглушить гул, что вернулся — низкий, тяжёлый, как дыхание земли. Он был ближе, чем раньше, и теперь он был не просто звуком, а ритмом, что бил по нервам. Олег остановился, его рука сжала оберег, и он почувствовал, как искра вспыхнула — не ярко, а резко, как сигнал тревоги.
— Что-то идёт, — сказал он, его голос сорвался. Он повернулся к зарослям слева, где тени были гуще, чем везде. Они шевелились, не как ветер, а как вода, что течёт подо льдом.
Ярина замерла, её посох упёрся в землю. Она шепнула что-то, и бусины засветились, но слабо, как угли под пеплом. Ворон поднял меч, его лицо исказила гримаса боли, но он шагнул вперёд, заслоняя их.
— Покажись, тварь, — прорычал он. — Хватит прятаться.
Тени дрогнули, и из них проступило… не фигура, а форма — не чёткая, а текучая, как дым, но плотная, как глина. Она была высокой, выше стражей, с руками, что извивались, как змеи, и без лица — только провал, где должны быть глаза, и тьма, что текла из него, как слёзы. Это была не тень, не порождение, а что-то большее — часть самого Чернобога, его воля, воплощённая в этом лесу.
— Пришлый… — голос был не шёпотом, а ударом, что отдавался в костях. — Ты несёшь свет… но он гаснет…
Олег почувствовал, как искра сжалась, как будто её душили. Оберег на запястье стал горячим, почти невыносимым, и он сжал его, пытаясь удержать искру. Он вспомнил слова Марфы: «Ты можешь». Он не знал, что может, но знал, что не сдастся. Он шагнул вперёд, его посох вспыхнул слабым светом, как эхо искры.
— Ты не получишь нас, — сказал он, его голос дрожал, но не ломался. — Корень наш. И моя искра — тоже.
Тварь не ответила. Она шевельнулась, её руки вытянулись, как тени, что тянутся к огню, и лес дрогнул — корни под ногами ожили, хватая их за лодыжки. Ярина вскрикнула, её посох вспыхнул ярче, и она рубанула им по корням, но они лишь извивались, как змеи. Ворон взревел, его меч
— Олег! — крикнула Ярина, её голос был полон отчаяния. — Твоя искра! Используй её!
Он сжал посох, чувствуя, как корни тянут его вниз. Искра была слабой, почти угасшей, но он вспомнил, как они с Яриной объединили силы у камня. Он посмотрел на неё, на Ворона, на корень Живы, что светился в её узле. Они были вместе, и это было сильнее тьмы.
Он закрыл глаза, сосредотачиваясь на искре. Она была как река, что почти пересохла, но он представил её не бурной, а глубокой, что течёт под землёй. Он подумал о Марфе, о её слабом дыхании, о Ярине, о Вороне, о своём мире — о детях, о смехе Коли. Искра откликнулась, тепло разлилось по рукам, по посоху, по земле. Он почувствовал, как оно сливается со светом Ярины, с упрямством Ворона, с корнем Живы.
Тварь вздрогнула, её тьма дрогнула, как дым на ветру. Корни под ногами замерли, и лес выдохнул, как будто отпустил их. Голос Чернобога стал тише, но не исчез: «Ты не готов… но будешь».
Олег открыл глаза, его дыхание было рваным. Тварь отступила, её форма растворилась в тенях, но её глаза — чёрные, пустые — смотрели на него до последнего. Ярина схватила его за руку, её лицо было бледным, но живым.
— Ты сделал это, — прошептала она. — Мы… мы ещё живы.
Ворон сплюнул, его меч опустился.
— Чтоб тебя, пришлый, — буркнул он, но в его голосе была тень уважения. — Ещё раз так свети, и я начну верить в твою искру.
Олег кивнул, но не мог говорить. Его искра угасала, оставляя пустоту, но он знал — они выиграли время. Река была близко, и за ней — свобода. Но лес смотрел, и Чернобог смотрел, и их победа была лишь шагом, а не концом.
— Идём, — сказал он, его голос был слабым, но твёрдым. — К Марфе.
Они рванулись к реке, но Олег чувствовал, как тень движется за ними, терпеливая, как смерть.
Река блестела перед ними, как осколок неба, прорвавшийся сквозь тьму Глубокого Леса. Её воды текли быстро, срываясь с камней, и их журчание было как голос свободы, но Олег знал — лес не отпустит их так просто. Его посох дрожал в руках, каждый шаг был как борьба с невидимыми путами, а искра, ослабевшая после схватки с тварью, тлела едва заметно, как звезда в бурю. Оберег на запястье с синим камнем был тёплым, но его жар угасал, как будто даже он чувствовал, что их силы на исходе.
Ярина бежала впереди, её узел с корнем Живы светился слабо, как маяк, что зовёт, но не спасает. Её посох бил по земле, бусины на нём дрожали, но их свет был тусклым, как угли после костра. Ворон ковылял позади, его меч волочился по мху, а дыхание было рваным, как у зверя, что бежит из последних сил. Его лицо было серым, но глаза горели упрямством, что не сломить даже тьме. Лес вокруг них шевелился — не ветром, а как живое существо, чьи корни шептались, а тени следили из глубины.
Шёпот Чернобога не исчез — он стал частью леса, частью воздуха, частью их мыслей. Олег чувствовал его, как холод, что сжимает сердце, и его искра откликалась — не светом, а болью, как будто её резали невидимым ножом. Он пытался думать о Марфе, о её слабом дыхании, о корне, что спасёт её, но шёпот был как тень, что цепляется за разум: «Ты не уйдёшь… твой свет мой…»