Физик
Шрифт:
Олег почувствовал, как искра сжалась, но он не ответил. Он знал — это не конец, а начало. Чернобог ждал, и его буря была близко.
Тропа перед хижиной была неподвижной, но тени в зарослях шевелились, как вода, что прячет хищника. Фигура вестника стояла у края леса, тонкая, как тростник, с красными глазами, что горели, как угли в ночи. Её присутствие было как холод, что сковывает кости, а голос Чернобога, звучащий через неё, резал воздух, как лезвие: «Твой свет… мой. Приди, или я возьму». Олег сжимал посох, его искра тлела слабо,
Ярина стояла у входа хижины, её посох светился тускло, а бусины дрожали, откликаясь на угрозу. Её лицо было бледным, но глаза горели решимостью, как у травницы, что не сдаётся. Ворон шагнул вперёд, его меч был поднят, несмотря на дрожь в раненой руке. Его взгляд был острым, как клинок, и он смотрел на вестника, как на врага, которого можно зарубить. Марфа осталась в хижине, опираясь на скамью, но её голос, хриплый, но твёрдый, звучал как приказ:
— Не отвечай, Олег. Он хочет твоего страха. Держи искру.
Олег кивнул, чувствуя, как её слова оседают в груди. Его искра была слабой, но он начинал понимать её — она была не просто силой, а частью равновесия, связью с миром. Он вспомнил Глубокий Лес, реку, хижину — каждый раз они побеждали, потому что были вместе. Он сжал оберег, пытаясь направить искру, но она дала не свет, а чувство: река, что течёт сквозь тьму, и звезда, что не гаснет.
— Я не твой, — сказал он, его голос был твёрдым, несмотря на холод, что полз по спине. — И моя искра — тоже.
Вестник наклонил голову, его красные глаза вспыхнули ярче, и голос Чернобога стал глубже, как гул земли: «Ты не выбираешь. Тьма берёт. Приди, или они падут». Воздух дрогнул, и тени за вестником сгустились, как будто лес ожил, готовый сомкнуться вокруг них.
Ярина шагнула ближе, её посох вспыхнул, и бусины засветились, как звёзды в дымке.
— Уйди, — сказала она, её голос был как колокол, что режет тишину. — Жива с нами. Ты не возьмёшь его.
Ворон сплюнул, его меч поднялся выше.
— Слушай травницу, тварь, — прорычал он. — Или я разрублю твои угли на куски.
Вестник не двинулся, но его тьма шевельнулась, как дым, что тянется к огню. Олег почувствовал, как гул Чернобога усиливается, и его искра сжалась, как будто её душили. Он вспомнил слова Марфы: «Его сила — в разделении». Он не даст им разделиться. Он шагнул вперёд, его посох упёрся в землю, и он почувствовал, как искра откликнулась — не ярко, а чётко, как сигнал.
— Мы вместе, — сказал он, глядя в красные глаза вестника. — И мы не боимся.
Его слова были как вызов, и лес дрогнул, как будто услышал. Вестник замер, его глаза вспыхнули, но затем потускнели, как угли под пеплом. Голос Чернобога стал тише, но острее, как нож, что точится в темноте: «Ты придёшь. Или я приду». Тени за вестником сгустились, и фигура начала растворяться, как дым, но её глаза смотрели на Олега до
Гул стих, и лес выдохнул, но тишина была тяжёлой, как перед ударом. Ярина опустила посох, её дыхание было рваным, но глаза блестели.
— Ты сделал это, — прошептала она. — Ты не поддался.
Ворон хмыкнул, его меч опустился, но не в ножны.
— Чтоб тебя, пришлый, — буркнул он. — Ты начинаешь говорить, как герой. Не расслабляйся.
Олег кивнул, но не улыбнулся. Его искра угасала, оставляя пустоту, но он чувствовал тепло — не от искры, а от их единства. Он посмотрел на хижину, где Марфа стояла в проёме, её лицо было бледным, но глаза горели.
— Он не ушёл, — сказала она, её голос был как пророчество. — Это был только голос. Он готовит бурю. И ты, Олег, должен быть её сердцем.
Олег сжал оберег, чувствуя, как его тепло сливается с искрой. Он не знал, как быть сердцем бури, но знал одно — он не сдастся. Он вспомнил свой мир — уроки, смех детей, запах мела. Это было далеко, но всё ещё с ним, как эхо. Он посмотрел на Ярину, на Ворона, на Марфу.
— Я готов, — сказал он, его голос был слабым, но решительным. — Что бы он ни сделал.
Марфа кивнула, её улыбка была тёплой, но тревожной.
— Тогда слушай свою искру, — ответила она. — И нас. Мы — твой свет.
Лес зашумел, и гул Чернобога вернулся, слабый, но настойчивый, как далёкий гром. Тени на тропе были неподвижны, но Олег чувствовал их взгляд — холодный, терпеливый, как хищник, что ждёт ошибки. Они были вместе, и это было их силой. Но буря была близко, и Чернобог уже делал свой ход.
Сумерки опускались на лес медленно, как тень, что крадётся за спиной. Свет очага в хижине был тёплым, но его отблески не разгоняли мрак за порогом — они тонули в нём, как звёзды в бурю. Олег сидел у входа, его посох лежал поперёк колен, а взгляд был прикован к тропе, где тени дрожали, как будто лес шептался сам с собой. Его искра тлела слабо, но чётко, как фонарь, что светит сквозь туман. Оберег на запястье с синим камнем был тёплым, как эхо их побед, но он чувствовал — это тепло не вечно. Чернобог был близко, и его гул, низкий и тяжёлый, звучал как далёкий гром, что обещает бурю.
Внутри хижины Ярина раскладывала амулеты на столе — нити с бусинами, камни, травы, что пахли жизнью. Её движения были точными, но лицо было напряжённым, как у человека, что знает — время истекает. Марфа сидела у очага, её силы возвращались, и её голос, хоть и слабый, был как маяк, что направляет в ночи. Ворон чинил повязку на своей раненой руке, его меч лежал рядом, а ворчание было тише, чем обычно — он чувствовал, что бой близко, и его упрямство стало их щитом.
Шёпот Чернобога затаился, но Олег чувствовал его — не в словах, а в воздухе, как холод, что сжимает грудь. Его искра была слабой, но он учился её слушать — она была не просто силой, а частью мира, частью равновесия, о котором говорила Марфа. Он вспомнил вестника, его красные глаза, его слова: «Ты придёшь. Или я приду». Это был ультиматум, и Олег знал — Чернобог не будет ждать вечно.