Фрейлина
Шрифт:
В глухом ответвлении аллеи приседала и кланялась, правильно дышала грудью и гордо смотрела, держа осанку (дворянка Шонурова как-никак, будущая мать князей Шонуровых-Козельских).
Плохо было одно — танцевать я не умела. Классический вальс — мой максимум, и то это было давно. Но оказалось, если дама не слишком хорошо себя чувствует (к примеру, слабость после болезни), она имеет полное право отказать в каком-то из танцев. А если дела совсем плохи? Тогда нужно убрать из виду бальную книжку — умный поймет, дурак сам виноват. Но в случае
— За всеми вами будет присматривать Анна Алексеевна, ее и держись, — обеспокоенно присматривалась ко мне мама, — часто кружится? Ах ты, страсть какая… недолечили видимо! Я переговорю с доктором.
— Это все временно — сотрясся мозг… не нужно, не жалуйся. Я и так выпила три кувшинчика… — пыталась я отбрехаться и у меня получилось. А может и не стоило — голова и правда иногда побаливала. Но что еще здесь могли предложить, кроме того же «кувшинчика»?
Уходя вечером, она прощалась — уезжала рано утром. И засыпала инструкциями теперь уже Ирму:
— Корсет не затягивай слишком туго… ну да это у тебя правильно. И косу на бал плети не так крепко. Волос у нас пышный, когда-то моей косе завидовал весь двор.
Под парадную форму придворные дамы делали затейливые прически, а незамужние фрейлины плели косу. Ее разрешалось как-то уложить, но тогда трудно было пристроить кокошник.
— А ты хороша в нем, — радовалась мама, — это та часть туалета, которая или украсит даму или безбожно ее изуродует. Жемчуга на сохранении, их поднесут ко времени — я озаботилась этим. Ирма! Дай еще взгляну на перчатки. И чулки… Чулки! Подвязки! Ирма, проследи! Это может быть страшный конфуз, даже у государыни как-то случилось. Она вальсировала с Трубецким и потеряла подвязку… бежала из зала и переживала потом очень долго.
И даже плакалась об этом в своем дневнике. Сильно ее этим приложило. Конечно, может степень «позора» и разнилась… но Светка как-то рассказывала — одна женщина у них в офисе нечаянно «пустила ветры». При мужчинах. Пробовала, пыталась, даже посещала психолога, но так и не пережила свой позор, не справилась — пришлось ей уволиться с замечательной должности. Женщины… Мужики так не заморачиваются.
Мама ушла поздно вечером, расцеловав меня и сунув в руку Ирме какую-то денежку. Перекрестив меня, прошептала:
— Помни — ты одна у меня. Не подведи… и не огорчай меня так больше, Тая.
Я обещала, прощаясь и растерянно соображая — одна? А кто же тогда Миша, если не мой брат? И сразу пришло — если бы он был Шонуров, с титулом хлопотали бы для него, а не для моих сыновей, которых еще и в проекте нет. Уточнять о Мише, понятно, не стала — воспитанник, родственник по матери?..
Тихо доходило еще одно — величество передала свои сомнения Елизавете Якобовне и обе продолжали подозревать меня в нехорошем. Отсюда и мамины нервы, но, даже сомневаясь во мне, веру в свою дочь она транслировала на отлично. Сильная женщина, хорошая женщина…
Мне предстояло пережить большой бал в одиночку и так, чтобы достойно. Не пукнув и не потеряв подвязку от чулка. Правильно дышать, гордо смотреть, вежливо отвечать и ничего не есть. Пить можно, но лучше обойтись — потом с этим трудно…
Не только маме, но и мне следующим утром выспаться не пришлось — разбудила горничная.
— Таисия Алексеевна, к вам фрейлина Адлерберг. Просить или вначале одеться?
— Просить, — решила я, — она и не такой меня знала.
— Как скажете, — поджала Ирма губы. И я решила, что следующий раз обязательно оденусь.
Вошла Анна — уже в повседневном фрейлинском наряде, голубом, с шифром. Красиво. Все, кроме голоса — высокого и будто взвинченного. Или надменного. Анька опять чудила.
— Ольга Николаевна наслышана, что тебе уже лучше и желает видеть тебя после дневного отдыха.
— Будет сделано. Проводишь ты?
Становилось очень сильно не по себе, я не была готова. И никогда не буду. Но зато увижу недавно отстроенный Коттедж — уговаривала я себя — пройдусь к нему по дорожкам любимой Александрии!
— Ну так что, отчего ты молчишь?
— Последнее время ты стала еще несноснее, Таис. Я уже не знаю, как с тобой говорить, — слезливым шепотом пожаловалась Анна.
— А что случилось, чем я тебе не нравлюсь? — удивилась я, сползая с кровати. Накинув халат, который здесь называли капотом, ополоснула лицо в оставленной на подоконнике миске с водой. Зубы принято было чистить после еды.
Поморщившись, Анна проплыла к креслу и села.
— Папаожидает титул к следующему году. Графский.
— Будешь графиней? Замечательно, Анни. Так чем ты недовольна? — встретила я взглядом Ирму с утренним подносом.
Кресло было занято, и я взяла крохотный пирожок, на этот раз с повидлом, откусила от него, подходя к табурету… Анна вскочила, как ошпаренная.
— Ты ешь стоя, как падшая женщина!
Значит, есть стоя тут не принято… Анна нужна мне, как воздух!
— Переживешь, — успокоила я ее, — а в тебе нездоровая злоба, такую называют «желчь в голове». Анни, ну что опять такое? — подошла я и усадила ее обратно, погладила по голове.
Схватив меня за руку, она прижалась к ней щекой.
— Мне страшно до безумия! Того и гляди опять… Я ничего там не знаю, боюсь не оправдать… боюсь позора. И мужчины! Там везде мужчины, Таис, а я так и не умею… мне не помогло…
Сообразив, что сейчас она ляпнет что-то не то и помня об Ирме, я дернула ее на себя и крепко обняла.
— Я верю в тебя! А мужчины… ко мне приезжала маменька и о многом рассказала. И о том, что делать с мужчинами, в том числе.
— Вы так же часто видитесь… У меня маменьки нет — ты знаешь, а бабушка… она хочет слишком многого. Даже в Смольном было легче, а сейчас я… я просто задыхаюсь! — прохрипела она.