Фрейлина
Шрифт:
— Хорошо, да… ай да Ольга Николаевна, — улыбалась я и вспомнила вдруг… вспомнился Барятинский. И Илья… как бы не стряслось чего.
— Ирма, а ты Илью не видела случайно? Что-то давно не видать его.
— Спрашивал вас, как же… не пустила я эту образину во дворцовые покои. Не до него было.
— Ирма… найди его, позови. Он выполнял мое поручение, доложиться хотел.
Не в состоянии ждать, я вышла на крыльцо и стояла там, вдыхая влажный воздух. Пахло скошенной травой — между домиками виднелись небольшие аккуратные валки,
Виноватый вид мужчины, подходившего ко мне, говорил сам за себя.
— Не нашел, да? — получилось у меня почти шепотом.
— Не застал, барышня. Александр Иванович, стало быть, подал прошение на Кавказ. Ему скоренько его и подписали, так он сразу и убыл к службе. В дороге где-нибудь сейчас. Адрес, где жить станет, пока неведом, — протянул он мне письмо.
Я покрутила его в руках. И черт знает… сама не представляла зачем — ни тогда, ни сейчас, но… Тоненькая паутинка, соединяющая прошлое и настоящее Ольги, окончательно рваться категорически не желала. Я не собиралась заниматься сводничеством, да и бессмысленно это. С душевной чистотой Великой княжны — бессмысленно совершенно. Но опять же — но…
А пускай судьба рассудит!
— Ты подумал над моим предложением, Илья Ильич? Едешь со мной на чужбину?
— Так чужбина она и есть, Таисия Алексеевна… — мялся солдат, — здесь топчан и тот мне родной. Да и девка у вас может быть, а не сынок… что же я зазря сидеть там буду?
— Пусть будет так. Тогда держи, — вручила я ему обратно письмо, — наведывайся, узнавай — как станет известен адрес, отправь пожалуйста. Маменька должна быть с минуты на минуту — деньги получишь. И те, что потратить пришлось, и на будущее. Иди, отдыхай…
У двери оглянулась.
— Погоди! Илья Ильич, а родится сын? Выписать тебя можно будет… хотя бы к году?
— Страшно вам, барышня, — правильно понял он меня, — только со страхом ни одно дело начинать не следует. А от меня помощь вам никакая сейчас. Пишите… к году. Доживу — посмотрим. Илья Ильич Прокудин полное мое имя. На фрейлинскую и пишите — либо здесь я буду, либо в Зимнем.
— Прокудин Илья Ильич, — послушно повторила я.
У меня одноклассник был — Пашка Прокудин, я не забуду…
Шторм на море сильная вещь, он одновременно ужасает и завораживает.
Стонет и гонит волну ветер… круговерть из дождя и морской пены мешает вдохнуть. И молнии тоже… Величественные… страшные своей красотой молнии с треском рвут окружающий мир на части.
А еще волны — черные, еще более страшные… будто зовут уже в себя, так и норовят поглотить. И нужны все силы — духа и воли, чтобы противостоять их мрачному зову — не поддаться, выстоять!
Константин переживал свой внутренний шторм, а он потребовал гораздо больше сил и самообладания, чем морской. Изо всех сил старался держать себя в руках и действовать разумно.
Потому и промчался потом мимо Коттеджа — нельзя ему
Потому что почти сорвался уже…
У входа в Александрию случилась заминка, пришлось ждать пока откроют вход, уже запертый на ночь. Охрана — кавалергард метался один, по очереди отводя тяжелые кованные створки.
— Где все?! — рыкнул Великий князь.
Вытянувшись в струнку, служивый взглянул на караулку. Пройдя быстрым шагом и распахнув дверь, Константин скривился от ядреной смеси перегара и рвоты, висевшей в воздухе. Отставив таз, еще один караульный молча встал по стойке «смирно».
— Кто?! — шагнул Константин ближе и сразу узнал бледную физиономию недвижного Миши Дубельта, почти слившуюся цветом с белизной наволочки.
— Как давно? — скрипнул зубами и, не выслушав ответа, выскочил наружу — задыхался. Только и рявкнул, взлетая обратно на лошадь: — Не давать больше. И молчать об этом!
Так сам собой отпал один из вариантов… пожалуй, наилучший в его случае — напиться до положения риз. Но ни обнажать тело, как Ной, ни душу… после увиденного в караулке желания уже не было.
Спешившись у залива и не обращая внимания на дождь… наоборот — запрокинув и подставляя ему лицо, Константин нетерпеливо стянул сапоги и ступил в воду, зарываясь пальцами ног в холодный песок.
Все внутри горело огнем, требуя поступков, действия — он выбрал самое безобидное из возможных — пережидал.
То, что временно сгладило шок и притупило понимание — очарование ее присутствия рядом и первого в его жизни… их жизни поцелуя, ушло еще там.
Реальность осознания наступала слишком быстро. И уже провожая Таис, он вдруг понял ее совратителя. Не оправдал, но по-мужски понял — устоять было практически невозможно.
Они проходили мимо и… нечаянно упав на Большую оранжерею, его взгляд прикипел в двери, которая — он знал, всегда оставалась открытой. И только могучим усилием воли он не замедлил шаг и не подхватил Таис на руки…
Спрашивать имя того, кто не справился с собой — не захотел или не смог, не имело смысла. Понимал уже, что она не скажет. Да и все усилия сейчас нужно было направить на другое. Требовалось понять, что делать дальше.
Вытерев ладонью лицо от, казалось, закипавшей на нем воды, он опять запрокинул его, соображая…
Безусловно, это отец — и услал его, и поторопил венчание. Предъявлять по этому поводу совершенно бессмысленно — все уже сказано и услышано. Император редко менял свои решения, да и менять что-либо в этом случае было уже поздно.
Сейчас Великий князь люто завидовал кавказцам, их дикому обычаю с похищением полюбившейся женщины. Наплевав при этом на весь мир… пускай потом хоть конец света! Пускай дальше вражда, пускай режут друг друга их роды и тейпы, льется кровь невинных — и к чертям все! Лишь бы с ней, лишь бы она — или она, или никто!