Фрейлина
Шрифт:
Я потерянно взглянула. Замерла, узнавая мужскую фигуру в морской форме.
— Костя… Господи, Костя! А тут мыши… напали. Летучие мыши, — смеялась я и сразу же плакала.
— Не нужно, не бойтесь — они не опасны, — обнял он меня, успокаивая.
— Ой, да я знаю! — затихла я под надежной мужской защитой. Становилось смешно. С опозданием, но…
— Простите меня… простите, Константин Николаевич, сама не знаю — никого вокруг, сумерки и тут — это… три целых. И прямо на платье, — отстранилась я, смеясь и вытирая слезы сразу двумя руками.
— Оно светлое, почти белое…
Слова… эти Слова он писал о ней, о той… почти слово в слово — продрало меня морозом. А потом сказал отцу — «или она, или никто».
— Вы молчите. Считаете подлецом, зная, что предложить мне вам нечего? Но я могу, я стал теперь совершенно другим человеком! И в первую очередь думаю о вас — я напишу отречение. В конце концов — я не цесаревич! Дядя отрекся от короны будучи первым в очереди и…
— … спровоцировал этим Сенатскую площадь, — прошептала я.
— Тогда просто скажите, что безразличен вам, этого и довольно! — злился он и сразу умолял: — Но, Таис… я люблю вас — услышьте меня… поймите насколько сильно, — снова обнял он меня, прислоняясь щекой к виску.
Я глубоко вдохнула, открыла рот, решительно подняла голову и… мягко-мягко его губы коснулись моих, замерли… чуть шевельнулись, обдавая лицо теплым дыханием. Он обхватил его ладонями, еще приближая к себе.
И все правильные слова куда-то делись. Только где-то на краю сознания еще металась мысль, что нельзя… Но все органы чувств, все нервы и рецепторы уже сосредоточились там, где моей кожи касались сухие и обветренные мужские губы.
Глубоко вздохнув через нос, он мягко обхватил мою нижнюю, и я осторожно повторила, бережно взяв в плен его верхнюю.
Сердце мощно вздрогнуло и понеслось куда-то. Стало вдруг жарко, почти невыносимо…
Мы не двигались, прикрыв глаза и ловя взволнованное дыхание друг друга. А потом так же нежно — едва касаясь, он стал целовать мое лицо: щеки, нос, лоб, глаза.
Вернулся к губам и решительно захватив их, замер… тихо застонал, притянув меня за талию еще ближе. Пальцы второй руки зарылись в волосы на моем затылке, пустив волны мороза по голове и шее. И даже волосы, казалось, встали дыбом! Я поднялась на цыпочки и сама потянулась к нему — мало! Что-то нужно еще — мне было мало… Вспорхнули руки-веточки, кончики пальцев прошлись по гладко выбритым щекам, легли на эполеты… упала под ноги шаль, оголив плечи и…
И прохлада вечера заставила прийти в себя. Дала такую возможность.
Я почти не узнавала свой голос — хриплый шепот, полный ужаса:
— Господи… нельзя же, Костя. Нам же нельзя!
— Не говори так — возможно все. Совершенно все, Таис… — опять притянул он меня к себе, — не томи, разреши сейчас… — горячо поцеловал еще раз, — мы вправе делать это — верь мне, — и опустился вдруг на одно колено, стягивая перчатку с моей правой руки и целуя ее. Мужской голос опять
— Боже мой… — простонала я, понимая, что он уже видит тонкий ободок на безымянном пальце.
Медленно встав, Константин притянул мою руку к глазам, приложил к своей щеке… прикрыв глаза, задумался.
— Костя… Константин Николаевич, это… — давилась я словами, не представляя, что и как сказать. Вся моя смелость и даже наглость куда-то делись. Сейчас я была юной и потерянной… нет — уже насмерть убитой Таей.
— Понимаю, — отмер наконец Константин, — это отец.
— Нет, все не совсем так — он просто ускорил…
— Да, конечно… Когда это случилось, кто муж, Таис? Это ведь тоже решаемо и очень быстро решаемо.
Слушая глухой решительный голос, я внутренне готовилась пробить дно. Падать все еще было куда.
— Это хороший человек, который помог мне, Константин Николаевич. Брак фиктивный и не предполагает близости меж нами. И еще я скажу сейчас… то, что заставит вас пожалеть об этом вечере и своих Словах. Такое понятие… согрешить по неведению, оно существует — такая… реальность. Я не знала, как устроен мужчина и не понимала, что со мной делают… Не стану больше оправдываться — не за что! — выпрямилась я, расправляя плечи: — Я узнала только на днях — будет ребенок, и Фредерик Август согласился стать ему отцом. Это все и… я, пожалуй, пойду… уже, — давилась я слезами, сгорая от дикого стыда.
— Столько препятствий… — прошептал он, удерживая меня за руку: — Здесь нужно думать.
— Здесь придется смириться. Но если вам…
— Тебе… говори мне «ты», — попросил он.
— … станет хоть немного легче — это мой первый поцелуй, и я буду верна тебе — обещаю. Ревновать нет смысла, злиться на принца тоже. Вам с отцом нельзя ссориться, он ничего не знает о моем грехе — я подала прошение на брак, и он даже взял на себя все траты. И будущая война… ты единственный, кто сможет… сумеет…
— Опять ты за свое? — грустно улыбнулся Костя.
— И всегда буду, — упрямо тряхнула я головой.
— Еще раз… только один, — притянул он меня к себе.
Я не знаю, сколько мы еще целовались бы, но на плечи мне капнуло… и еще раз…
В домик заходила, как пьяная — почти ничего не видя и не замечая. Прислушиваясь к глухому топоту конских копыт, удаляющемуся в сторону Александрии.
Сев на постель, дала возможность горничной пройти и снять салфетку с давно остывшего ужина.
— Холодным придется есть, — протянула она с сожалением, отводя взгляд.
— Ничего не было, Ирма, я знаю свое место. Скажи Марии Дмитриевне — не было ничего и не будет, — прошептала, нечаянно облизнув губы. Показалось, наверное… но они были чуточку солеными, как ветер Балтики.
— Меня никто не искал — маменька, муж?
— Елизавета Якобовна нашла вам прислугу в дорогу, она будет к завтрашнему дню. Вот записка — маменька ваша тоже обещается быть с утра.
— Ага, ладно тогда. Давай поем и будем спать. И ты устала сегодня, и я… так устала, Ирма! — и не сдержалась, заплакала.