G.O.G.R.
Шрифт:
Вавёркин попятился назад вместе с креслом и залепетал в ответ:
– Н-нуу, я могу сказать только то, Сидоров подвергся… Нет… – Вавёркин замолк, видимо выискивая в памяти нужное слово. – Ну, не бывает такого сильного гипноза, понимаете? Больше похоже на действие какого-то наркотика, что ли? Это даже не выборочный гипноз, а какое-то патологическое отупение: его интеллект полностью отсутствует. Так же отключены рефлексы – и безусловные тоже – Сидоров не понимает, что такое вода и пища, не ходит, не…
– Как лечить? – в третий раз переспросил начальник, стиснув кулаки и начиная сатанеть.
– Я пока… – начал, было Вавёркин, стараясь не заглядывать во вращающиеся глаза Недобежкина, однако начальник перебил его и весьма сурово зашипел:
– Вавёркин! Если ты к вечеру его не прокамлаешь – я тебя уволю! – и стукнул кулаком по столу гипнотизёра, заставив подпрыгнуть его
Сидоров оставался глух ко всему, а Вавёркин съёжился в комочек, схватил пуговку своей рубашки и, нервно крутя её вспотевшими пальцами, и пролепетал:
– Ну, понимаете, тут такой тяжёлый случай…
Недобежкин рыкнул сквозь зубы, пошевелил усами и посмотрел на свои часы, закатав рукав рубашки чуть ли не по самый локоть.
– Вот, сейчас, – изрёк начальник, пронзив гипнотизёра суровым взглядом. – Два часа. Если до восьми ты, Вавёркин, мне Сидорова не раскрутишь – считай всё, стал на биржу, усёк?
– Е-есть, – всплакнул Вавёркин, который даже не представлял себе, каким образом будет он снимать с Сидорова столь мощную «звериную порчу».
– Приступай! – разрешил Недобежкин и покинул кабинет психиатра, громыхнув дверью.
Глава 118.
Грибок и Гоха.
1.
Синицын до сих пор проживал у Ежонкова. «Суперагент» Ежонков на пару со вторым «суперагентом» Смирнянским убедили следователя прокуратуры в том, что ему пока что необходимо прятаться, а то «чёртовые» бандиты могут по-настоящему провалить в забой его самого, а заодно и всю его семью. Синицын устрашился: рисковать семьёй он не хотел. Вот и скрывался в «загородной резиденции» Ежонкова уже второй месяц. А жена Синицына была убеждена в том, что Синицын погиб на дне забоя – Недобежкин постарался на славу, описывая все ужасы и опасности, которые таятся в старых закрытых шахтах и их штольнях. Пётр Иванович при этом разговоре присутствовал, слышал и про ямы, и про гнилые перекрытия, и про пустоты, над которыми проваливается земля, которыми милицейский начальник устрашал Людмилу Синицыну. Да, Серёгину, несомненно, было очень жаль Людмилу Синицыну – бедняжка так жалобно плакала, что прагматичный и даже чёрствый Пётр Иванович едва не разрыдался сам. Но так было лучше: Синицын слишком много знал про гогровских «чёрных генетиков», они могли до сих пор охотиться за ним. А если Синицын вернётся домой – «чёрные генетики» запросто могли подковырнуть его жену и детей. Нет, лучше пускай они пока подумают, что Синицын погиб – это совсем не долго, максимум месяц – полтора, от силы два. «Чёртова банда» практически развалена: Гопников умер от внезапной старости, Генрих Артерран застрелен, Никанор Семёнов в изоляторе, бомжей и Кубарева можно не брать в расчёт: они всего лишь рабы. Остались только два потенциально опасных субъекта: Интермеццо и Зайцев. Зайцев… Зайцев… «Уделал» ли кого-нибудь Зайцев – Пётр Иванович был не уверен в том, может ли вообще этот Зайцев кого-нибудь «уделать»…
Серёгин так и не дозвонился до Синицына, когда Генрих Артерран заставил его звонить под гипнозом. Причина была проста: Синицын решил пойти помыться в бане, ведь на «вилле» у Ежонкова ванны не водилось. Мобильный телефон он оставил заряжать батарею: забыл поставить на ночь, а утром обнаружил, что телефон рьяно просит «овса» и отказывается работать. Когда Синицын вернулся из бани чистым и радостным – телефон возвестил его о пропущенном вызове громким звуком «ПИК!». Едва Синицын взял телефон, чтобы посмотреть, кто это пытался побеспокоить его во время похода за чистотой – телефон подал голос повторно: это звонил из РОВД Пётр Иванович. Узнав о том, что произошло в отделении в то время, пока он парился в баньке, Григорий Синицын схватил ноги в руки, выкатил из гаража мопед Ежонкова и рванул туда на всех парах.
2.
Майор Кораблинский мог бы уже забыть ту жуткую, мистическую историю, которая с ним произошла. Тем более, что он не помнил ни секундочки из своей второй жизни – в образе Грибка. Покажи ему сейчас Куздрю – он только сказал бы, что она бомжиха, и не узнал бы её ни за какие коврижки. Эдуард Кораблинский уже получил новый паспорт, в суде его признали живым, и он даже вышел на работу – обратно, в Ворошиловское ОВД. На работе его все поздравляли с возвращением, устроили в его честь банкет. Жена не нарадуется, начальник выделил солидную материальную помощь… Всё нормально, всё в порядке, всё отлично… было бы, если бы Эдуарда Кораблинского ежедневно не грызла совесть. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, всякий раз, когда он оставался один – хищная совесть подкрадывалась к нему на тигриных лапах и впивалась в горло крокодильими зубами. Вот и сейчас – Кораблинский сидел в своём кабинете, который ему вернули
Титаническим усилием проглотив застрявший поперёк горла кусок бутерброда, Кораблинский встал из-за стола. Широкими шагами проследовал он к двери и вышел в коридор.
– Здравствуйте, Эдуард Всеволодович! – это на дороге попался трусоватый и бесполезный Карпец.
Буркнув ему:
– Привет… – Кораблинский продолжил свой путь по коридору к лифту.
3.
Недобежкин приказал Синицыну заходить к нему в отделение только через запасной выход. Синицын соблюдал это «первое правило Недобежкина», и поэтому – прокрался на задний двор Калининского РОВД, приоткрыл запасную дверь и нырнул за неё. Едва Синицын переступил порог и погрузился в прохладную мглистую сень – его схватила за шиворот железная рука. Синицын не знал, кто его схватил и поэтому – быстрым движением заломил эту руку за неизвестную спину и занёс кулак над неизвестным лицом. Противник был силён и начал вырываться, даже освободил свою руку. Получилась бы, наверное, жаркая битва, если бы в неверном свете, который струился откуда-то сверху, Синицын не различил лицо незнакомца. Мнимый незнакомец оказался Синицыну до боли знаком: начальник Калининского РОВД Василий Николаевич Недобежкин.
– Упс… – невольно вырвалось у Синицына.
– Хватит паясничать, и пошли! – проворчал Недобежкин, опуская кулаки. – У меня для тебя есть парочка вопросов!
Милицейский начальник развернул корпус и широко зашагал к лестнице, чтобы подняться к себе в кабинет. Синицын что-то пробормотал себе под нос и небыстро двинулся за ним.
Войдя в кабинет, Синицын удивился: дверь вынесена вместе с луткой, а Казаченко с Белкиным со стены обдирают обои. Недобежкин ничего объяснять не стал. Он только усадил Синицына на свободный от Ежонкова и Серёгина стул и сунул ему в руки стопку фотографий.
– Говори, Синицын, кто это такой? – потребовал от него Недобежкин и сел к себе за стол, перед внушительной кипой неких бумаг. Сидевший рядом с Синицыным Пётр Иванович закончил вымарывать очередную бумагу и положил её перед начальником.
Синицын посмотрел на предложенные Недобежкиным фотографии и даже отшатнулся от них, едва не разбросав. Фотографии изображали человека, который полулежал на полу, опершись спиною о стену. Похоже, что этот субъект уже отдал концы: слишком уж безжизненно он выглядит, да и стена за ним уделана бурыми пятнами, весьма похожими на кровь. Синицын узнал стену: эта стена в кабинете, с неё Казаченко с Белкиным сейчас в спешном порядке удаляют обои. И – Синицын узнал безжизненного субъекта: это «мистер Смит», для которого он когда-то возил грузы, и это – тот странный тип из подземелья, который перебил группу захвата!
– Ну? – вставил свой вопрос Недобежкин.
– Это он, – выдавил Синицын. – Смит… Для него я возил грузы из ГОГРа.
– Ясно, – пробормотал Недобежкин. – Значит, Смит. Смита можно списывать. Хорошо. Казаченко!
Казаченко бросил лохматый кусок обоев, и он повис, наполовину оторванный от стены.
– Эй! – возмутился Белкин, потому что кусок повис у него на голове.
– Но… – начал, было, Пётр Иванович, каким-то суеверным десятым чувством соображая, что нет, рановато пока списывать Смита.