G.O.G.R.
Шрифт:
Утром в морг привезли тело и распоряжение милиции о том, что сие тело нужно безотлагательно вскрыть. Ну, врач как раз и собрался заняться этой интереснейшей и приятной работой, за которую, кстати, немало получал, и сказал санитарам отвезти тело в препараторскую и освободить от всего, что помешало бы вскрытию. Санитары так и поступили, и когда врач перешагнул порог препараторской сам – его отживший «пациент» уже был готов принять последнюю процедуру и лежал на столе, прикрытый простынёй. Осмотрев тело, врач пришёл к выводу, что перед ним самый обыкновенный человек с простреленной головой – ничего особенного, таких кадров к нему поступает достаточно много. На бледном левом мизинце «пациента» красовался золотой перстень с вензелем из трёх латинских букв – видимо, санитары не смогли сковырнуть его и оставили. Но и это не ново и даже не интересно: наверное, какой-нибудь нувориш, или «бык». В
А спустя миг – громко скрипнул операционный стол. Голова врача рывком повернулась на этот зловещий звук помимо воли, и врач увидел… Мертвец приподнялся на локте и взирал в самую душу своими жуткими, нечеловечьими абсолютно чёрными глазами без признака белков и радужной оболочки. Врача мгновенно пронзил животный ужас, от этого ужаса отнялись ноги, пропал дар речи. Коленки подкосились, и врач рухнул на пол, около каталки с другим мёртвым телом. Ожившее чудовище, не спеша, село на столе, а потом – встало на длинные ноги, прикрылось простынёй, как туникой, и потопало прочь из препараторской в коридор! Врач невольно сопровождал его преисполненным ужаса взглядом до самой двери, а потом – монстр заклинился в дверном проёме, повернул к врачу своё бледное острое лицо и осведомился леденящим кровь полушёпотом:
– Вопросы есть?
Всё, после этого эпизода, достойного ужастиков, память врача оказалась стёртой под ноль. Врач замолчал, поморгал невидящими глазами и выплюнул:
– Бык-бык!
Сидоров сидел неподвижно и чувствовал на своей спине обжигающе ледяные мурашки – как они впиваются в кожу когтями и кусают зубами. Он не мог ни пошевельнуться, ни выдавить слово: сержант отлично запомнил, как Генрих Артерран, умирая, посмотрел на него – абсолютно чёрные, блестящие нечеловеческие глаза, глаза не человека, но чудовища… В тишине кабинета Сидорову невольно чудился вой адских исчадий и клацанье их зубов, а из тёмного угла за спиной врача сверкнули-таки Горящие Глаза – или Сидорову почудилось с перепуга???
– П-проснись… – пискнул Ежонков и заставил врача вывалиться из транса.
Тот уже не был таким буйным: вывалив на благодарные уши гнетущую историю про воскрешение «чёрта», врач успокоился и принял состояние Будды. Он даже не замечал, что пребывает в наручниках, а только пространно улыбался, наблюдая за Вавёркиным, который сновал вокруг него и освобождал его от присосок.
– Казаченко, развяжи его… – заплетающимся языком выдавил Недобежкин.
Казаченко – послушный исполнитель приказов, избавил врача от наручников и отошёл в сторонку. Синицын, слушая фантастическую историю, даже забыл, что пишет протокол. Вместо того чтобы писать, покрывал бланк мелкими крестиками, ноликами, звёздочками и кучерявыми маляками. Пётр Иванович сидел, развесив уши, но потом – сжал в кулак свою прагматичность и выплюнул:
– Врёт!
– Не может он врать! – возразил Ежонков. – Я настроил его память на автоматическое считывание, а враньё – это процесс осознанный! А что он может осознавать, когда я заблокировал его сознание? Видите? Фашистские агенты ещё и не на такое способны! – торжествующе заключил гипнотизёр и осведомился у Недобежкина: – Ну, что, Васёк, теперь – уборщица?
Недобежкин переварил полученную информацию, коротко откашлялся, будто бы подавился, и с трудом произнёс:
– Н-нет, давай, лучше, Сидорова… А эти двое пускай по домам бредут, чёрт с ними!
Отпущенные на волю, врач и уборщица бодренько убрались на все четыре стороны. Они были так рады покинуть стены милиции, что не заметили часы, чей циферблат возвещал о полуночи. Пётр Иванович украдкой посмотрел в окно и увидел их, как они тянутся по пустынной улице в свете оранжевых фонарей.
Сидоров боялся гипноза, потому что боялся возвращаться туда, назад к тем чудищам, которые водили его по мрачным старым коридорам, и которые стёрли ему память, опасаясь, что Сидоров
– Ну, что, старлей, готов? – встрял во мрачные размышления Сидорова Ежонков. – Давай, садись поудобнее, и я тебя расколдую.
Сидоров хотел, было, возразить, но Недобежкин поддержал Ежонкова:
– Давай, Сидоров, садись. Я за тебя похлопочу – героя получишь.
Сидорову уже не нужен был тот «герой» – лишь бы от него все отвязались и отправили домой. Однако возразить начальнику сержант не мог, и поэтому нехотя переполз на тот стул, где когда-то сидел врач. Когда к нему подошёл Ежонков – Сидоров словно бы заснул, а потом – резко проснулся, потому что у него над ухом кто-то громко выкрикнул:
– Вопросы есть?
– Вопросов нет… – машинально ответил Сидоров и рывком распахнул глаза. Он был уже не в кабинете Вавёркина, а неизвестно, где и в полной, кромешной темноте. Сержант испугался, потому что не ожидал, что будет так темно, когда он откроет глаза. Сидоров даже подумал, что ослеп, потому что не видел собственных рук, поднося их к носу. Но внезапно прямо перед ним появилось световое пятно – такое, словно бы кто-то открыл дверь. Сидоров перестал глазеть на свои руки, а уставился на это пятно, и увидел, как там, в ореоле призрачного света, возникает человеческая фигура – высокая, прямая и немного худощавая.
– Вы кто? – изумлённо спросил Сидоров, не припоминая среди своих знакомых никого с подобной фигурой.
Человек не ответил, а только молча, вдвинулся из света в темноту. Его цепкие пальцы сомкнулись на предплечье сержанта и потащили его за собой.
– Эй, чувак, я никуда не пойду! – сержант попытался отбиться от незнакомца, но тот оказался силён, словно паровоз, и без особого труда вытащил Сидорова на свет.
Глаза сержанта почему-то совсем не привыкли к свету – он зажмурился, когда вылез из темноты. Незнакомец всё время молчал и настойчиво куда-то увлекал Сидорова, не отцепляясь от его руки. Сидоров открыл глаза – его вели по коридору, освещённому странным, почти что, призрачным белесым светом, который струился непонятно, откуда. Вообще, коридор чем-то смахивал на коридор больницы: стены и пол обклеены кафелем, вдоль потолка тянется бесконечная вереница длинных люминесцентных ламп. Вот только кафель уже давно не белый, а порыжел, зарос по уголкам зеленоватым налётом мха, а все лампы покрыты пылью, и ни одна из них не горела. Сидоров ступал по полу, и каждый его шаг отдавался гулким эхом, которое взлетало к потолку, летело куда-то в далёкий конец коридора, и бесновалось там, крича тысячами голосов. Сержант подёргал рукой, за которую держал его неизвестный человек, однако рука была в крепком плену, и тогда Сидоров отважился взглянуть в лицо незнакомца. На этот раз сержант увидел его не в дымке и в темноте, а очень чётко и ясно, и даже смог бы описать его, если бы попросили. Да, этот человек поразительно похож на Мартина Мильтона из Донецкого филиала «Росси – Ойл», и на бандита Тень, который обувал Кашалота… Но что-то в нём не так, и какой-то он странный: бледный, как покойник, лицо лишено мимики, всякого выражения и не имеет ни малейшей морщинки, как у восковой фигуры. Волосы – скорее всего, русые – аккуратно зачёсаны назад, а глаза прячутся за тёмными очками, и их не видно совсем. Сидоров перевёл взгляд с лица человека на его руку, которой тот держал его, и увидел, что рука затянута в тонкую резиновую перчатку, как у врача. Сидорову было страшно топать за этим субъектом – даже, не за субъектом, а за «верхнелягушинским чёртом» Генрихом Артерраном – вот, кем являлся этот субъект. А куда может привести человека Генрих Артерран? Только к смерти! Сидоров вдруг страстно возжелал жить, он начал изо всех сил вырываться из холодных дьявольских объятий и вопить, призывая кого-нибудь на помощь. Генрих Артерран держал, как стальные тиски, и волок буксиром, а отвечало Сидорову лишь эхо. А потом – появились громовые голоса:
– Да разбуди ты его, наконец! – внезапно загремело где-то под облезлым потолком.
– Э, он ещё не всё сказал! – заревело в ответ.
– Ты что, не слышишь, как он вопит??? – опять загремело над головой. – У меня вот такая голова!
– Проснись! – это слово взорвалось бомбой, и Сидоров выскочил из жуткого коридора куда-то в мягкую мглу, а потом – жёстко упал на что-то твёрдое.
– Наконец-то… – «страшный голос» уже не ревел, а испускал облегченный вздох.
Мягкая мгла отползла куда-то вправо, уступив место скромному интерьеру кабинета психиатра Вавёркина. Сидоров сидел на полу, потому что, проснувшись, свалился со стула. Сержант поднял нос вверх и увидел над собой знакомые встревоженные лица.