Гадости для радости ...и по работе
Шрифт:
Сопротивляться я и не подумала — просунула руки под его рубашку, завозилась, пытаясь содрать ее, обеспечить себе доступ к коже…
Одежда полетела в стороны. Мелькнула посторонняя и совершенно неуместная мысль, что потом, когда все закончится, мы свои манатки фиш соберем — и тут же усвистала прочь, снесенная напором либидо.
Целоваться с мужчиной, который так тебе нравится, который знает про тебя правду и плевать на нее хотел — фантастическое удовольствие. Ну, или мы просто совпадаем во вкусах.
И когда я ловлю губами и языком нырнувший в мой рот нахальный язык, я урчу
И меня уносит от удовольствия и от свободы делать все, что взбредет в голову.
Прижиматься. Потираться об мужчину всем телом и отдельными, самыми чувствительными его частями. Хриплым шепотом подсказывать, что именно мне нравится, что мне хочется, чтобы он со мной сделал — и требовать сделать это немедленно. И пьянеть еще больше от того, как его это заводит.
Пол в бане ужасно неудобный — набитые брусья, сквозь которые уходит вода, но на которым ужасно неудобно делать что-то, кроме мытья.
Мы бросили на него старое пальто, висящее в предбаннике, но Иван все равно садится на пол и затягивает меня на себя. А может, ему просто нравится поза наездницы.
И мне нравится тоже — и я скольжу вдоль по напряженному, прижатому к животу члену, кусая губы от нетерпения, от сжирающего изнутри возбуждения. И вскрикиваю когда Иван ловит мою грудь губами. Когда ловит губами сосок — и тут же отпускает, чтобы наощупь найти второй. И меня прошивает как электрическим разрядом накопившимся желанием.
А потому, когда Иван отпускает меня и отвлекается я возмущена и готова его покусать.
Без яда, конечно. Или даже с ядом!
— Какого черта? — Злобно шепчу я.
И он так же раздосадованно шепчет в ответ:
— Презерватив!
Жаль, что в темноте капитан не в силах оценить глубину закатывания мной глаз!
— Сокольский! Я объясняла тебе уже, что я это контролирую!
Треск фольги, возня в темноте.
— Вот! Теперь и я тоже контролирую!
Мое злобное сопение, его смешок, и он притягивает меня ближе, вплотную, тискает ягодицы, сжимает и разжимает их, и я понимаю, что невольно приподнимаю бедра в том же ритме.
— Ну же, давай, скажи мне, чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты меня трахнул! — Я зла и возбуждена, возбуждена и зла, ужасное сочетание. Прекрасное сочетание.
— Это я всегда с радостью! — Иван смеется.
И целуется. Напористо, жарко. И ласкает меня пальцами там, внизу — а потом проникает внутрь. И это приятно, но этого так мало! Я шиплю. Я скулю. Я подаюсь навстречу этим пальцам, уже слабо соображая, где я, что я, и что происходит — настолько меня разбирает.
И Ивана разбирает тоже. Его дыхание срывается. И он входит в меня одним толчком, сразу и до конца, притягивая меня за бедра, насаживая на себя. Я выныриваю из своего марева, чтобы осознать охватившее нас безумие — и снова в нем утонуть. И начать двигаться
Вверх-вниз, и сильнее, и глубже, и еще, и еще, и еще! Прогибаясь в спине, стараясь, чтобы при каждом моем движении клитор скользил по влажному от смазки члену, высекая искры удовольствия.
Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх вниз. Сквозь усталость, в бедрах — туда, где уже манит блаженством разрядки. Сильнее, глубже! Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз!
Ох,
Я выгибаюсь навстречу оргазму, и, кажется, кричу. Нет, не кричу — Иван вовремя затыкает меня поцелуем, а потом долбится внутрь меня короткими жесткими движениями, и я старательно подаюсь им навстречу, сытая, довольная, щедро желающая, чтобы ему было также хорошо…
И когда Ивана охватывает дрожь и его тело обмякает, я обнимаю его с чувством полного удовлетворения и полного бессилия, и расслабленно стекаю на пол — лежать рядом на старом пальто амебой и смаковать остаточное удовольствие.
23/08
23/08
— Ва-а-ань? — Позвал меня из блаженной расслабленности в реальность Сокольский. — А как вышло, что у вас матриархат?
Ну, ё-моё. Ну угораздило же с опером связаться. Нашел время для допроса!
— А шо такое? — Мне категорически не хотелось выныривать в суровый мир. — Ты разве не выудил это из Урсулы? Или сверяешь показания?
— Выудил. Урсула сказала, что дело в разных способностях мужчин и женщин нагов, но в чем между ними разница, она мне не расскажет, потому что разглашение этих сведений — угроза великому и праведному матриархату. Кажется, издевалась.
— Не кажется.
— Так в чем разница?
— Господи, Ваня! Да просто все: женщины — мистики, мужчины — воины. У женщин-нагов видовая склонность к предвидению, ментальному воздействию и целительству. У мужчин направленность дара одна — боевая, но очень гибкая. Женщины предпочитают специализироваться на том, в чем наиболее одарены, а у мужчин дар развивается в том направлении, в котором используется. Еще есть ритуалистика, формально она доступна всем нам: к ней есть способности у абсолютно любого нага и для нее не нужно специфической одаренности. Но для нее нужны мозги — тоже, знаешь, не у всех имеются, так что доступность ритуалистики довольно иллюзорная.
Я надеялась, что краткая справка капитана устроит и успокоит, но не на того напала, не такой Сокольский человек, чтобы удовлетвориться краткой справкой!
— Подожди, — он завозился в темноте, явно не на шутку увлеченный темой, обнял меня поперек живота и притянул поближе. — Если мужчины сильнее, то почему власть у женщин?
— Да потому что ясновидящая полнее всего видит будущее место в том случае, если считает этом место своим. Владеет им. Потому все признают, что школьный завуч Кирилл Андреевич — более умелый администратор и управленец, но директор — все равно Анна Ивановна, которая любую школьную неприятность видит на подлете.
— И бежит с ней к завучу?
В принципе, общую мысль Сокольский уловил.
— Ну… не со всеми. Но да. А разница в доходах Кириллу Андреевичу из сельского фонда средств компенсируется.
— Подожди, а почему тогда директриса экзамен Урсулы не предсказала?
— А разве экзамен Урсулы — это школьная проблема? — Вздохнула я, и перевернулась так, чтобы быть к Ивану лицом.
В темноте разница не принципиальна, но шептаться так удобнее и приятней.
— Ну… за провал медалистки и олимпиадницы на ЕГЭ школу по головке не погладят… Я не прав?