Ган Исландец

Гюго Виктор

Пламя яростно охватило все зданіе, прежде чмъ подоспли на помощь остатки гарнизона. О спасеніи нечего было и думать. По счастію, строеніе стояло отдльно отъ прочихъ зданій; пришлось ограничиться тмъ, что прорубили топорами главную дверь, но и то слишкомъ поздно, такъ какъ когда она распахнулась, обуглившаяся крыша рухнула съ страшнымъ трескомъ на несчастныхъ солдатъ, увлекая въ своемъ паденіи прогорвшіе полы и потолки. Все зданіе исчезло тогда въ вихр раскаленной пыли и дыма и замерли послдніе слабые стоны жертвъ.

Къ утру на двор возвышались

лишь четыре высокія стны, почернлыя и еще теплыя, окружающія страшную груду пожарища, гд еще тллись головни, пожирая другъ друга какъ дикіе зври въ цирк.

Когда развалины нсколько остыли, принялись разрывать ихъ и подъ грудою каменьевъ, бревенъ и скрученныхъ отъ жара скобъ нашли массу поблвшихъ костей и изуродованныхъ труповъ. Тридцать солдатъ, по большей части искалченныхъ, вотъ все, что осталось отъ прекраснаго Мункгольмскаго полка.

Раскапывая развалины тюрьмы, добрались наконецъ до роковой кельи Гана Исландца, откуда начался пожаръ. Тамъ нашли останки человческаго тла, лежавшаго близъ желзной жаровни, на разорванныхъ цпяхъ. Примтили только, что въ пепл лежало два черепа, хотя трупъ былъ одинъ.

LI

Блдный и взволнованный графъ Алефельдъ большими шагами расхаживалъ по своему кабинету, мялъ въ рукахъ пакетъ съ письмами, которыя только что прочелъ, и топалъ ногою въ мраморный полъ, устланный коврами съ золотой бахромой.

Въ углу комнаты въ почтительномъ отдаленіи стоялъ Николь Оругиксъ, одтый въ позорную багряницу, съ войлочной шляпой въ рукахъ.

— Ну, Мусдемонъ, удружилъ же ты мн! — пробормоталъ канцлеръ сквозь зубы, скрежеща ими отъ ярости.

Палачъ робко устремилъ на него свой тупой взглядъ.

— Вы довольны, ваше сіятельство?..

— Теб что нужно? — спросилъ канцлеръ, раздражительно обратившись къ нему.

Палачъ, обнадеженный и польщенный вниманіемъ канцлера, просіялъ и ухмыльнулся.

— Что мн нужно, ваше сіятельство? Да мстечко копенгагенскаго палача, если ваша милость захочетъ вознаградить меня за пріятныя извстія, которыя я вамъ доставилъ.

Канцлеръ позвалъ двухъ алебардщиковъ, дежурившихъ у дверей кабинета.

Взять этого негодяя, который сметъ нагло издваться надо мною.

Стража потащила Николя, остолбневшаго отъ изумленія и страха.

— Ваше сіятельство… — простоналъ онъ.

— Ты больше не палачъ Дронтгеймскаго округа! Я лишаю тебя диплома! — перебилъ канцлеръ, съ силой захлопнувъ за нимъ дверь.

Канцлеръ снова схватилъ письма, съ бшенствомъ читалъ и перечитывалъ ихъ, какъ бы упиваясь нанесеннымъ ему позоромъ; въ этихъ письмахъ заключалась старая переписка графини Алефельдъ съ Мусдемономъ.

Сомннія быть не могло: почеркъ былъ Эльфегіи. Графъ убдился воочію, что Ульрика не его дочь, что столь любимый имъ Фредерикъ быть можетъ не былъ его сыномъ. Несчастный графъ былъ наказанъ въ той гордости, подъ вліяніемъ которой возымлъ преступныя умыслы.

Мало того, что мщеніе не удалось ему, онъ увидлъ какъ рухнули его честолюбивыя

мечты, что прошлое запятнано позоромъ, а будущее умерло на всегда. Онъ хотлъ погубить враговъ своихъ, но добился лишь гибели сообщника, утратилъ власть и даже права мужа и отца.

Онъ захотлъ, наконецъ, въ послдній разъ увидть несчастную, обманувшую его жену. Поспшно прошелъ онъ по обширнымъ заламъ, сжимая письма въ рукахъ, какъ будто держалъ порохъ. Вн себя отъ ярости распахнулъ онъ дверь комнаты Эльфегіи и вошелъ… Виновная жена только что узнала отъ полковника Ветгайна подробности страшной гибели сына своего Фредерика.

Несчастная мать лишилась разсудка.

ЭПИЛОГЪ

Цлыхъ дв недли происшествія, которыя мы только что разсказали читателю, были предметомъ разговоровъ въ Дронтгейм и Дронтгеймской области. Ихъ судили и рядили каждый день съ новыхъ сторонъ. Городское населеніе, столь жадно ждавшее семь смертныхъ казней, уже отчаялось насладиться этимъ зрлищемъ, а полуслпыя старыя бабы стали уврять, что въ ночь страшнаго пожара казармы видли какъ Ганъ Исландецъ съ хохотомъ вылетлъ изъ пламени и столкнулъ ногой пылающую кровлю зданія на мункгольмскихъ стрлковъ.

Посл продолжительнаго для Этели отсутствія, Орденеръ снова явился въ башню Шлезвигскаго Льва въ сопровожденіи генерала Левина Кнуда и священника Афанасія Мюндера.

Въ эту минуту Шумахеръ, опираясь на руку дочери, прогуливался по саду. Трудно было молодымъ супругамъ удержаться, чтобы не кинуться другъ другу въ объятія, но все таки они удовольствовались значительнымъ взглядомъ.

Шумахеръ съ волненіемъ пожалъ руку Орденера и радушно привтствовалъ остальныхъ постителей.

— Молодой человкъ, — сказалъ старый узникъ: — да благословитъ Господь твое возвращеніе.

— Я только что прибылъ сюда, — отвтилъ Орденеръ —

— Что ты хочешь сказать? — спросилъ старикъ съ удивленіемъ.

— Я прошу руки вашей дочери.

— Моей дочери! — вскричалъ узникъ, обернувшись къ зардвшейся и трепещущей Этели.

— Да, я люблю вашу Этель; я посвятилъ ей свою жизнь: она моя.

Лицо Шумахера омрачилось.

— Ты честный и достойный человкъ, сынъ мой; хотя твой отецъ причинилъ мн много зла, для тебя я прощаю все и мн самому хотлось бы осуществить твое желаніе. Но есть препятствіе…

— Препятствіе? — спросилъ Орденеръ, почти съ безпокойствомъ.

— Ты любишь мою дочь, но увренъ ли ты, что теб отвчаютъ взаимностью?

Влюбленные переглянулись въ молчаливомъ изумленіи.

— Да, — продолжалъ Шумахеръ: — Мн самому прискорбно, такъ какъ я люблю тебя и съ радостью назвалъ бы сыномъ. Моя дочь не хочетъ этого брака. Въ послдній разъ она прямо объявила мн, что не чувствуетъ къ теб склонности. Съ тхъ поръ какъ ты ухалъ, она молчитъ, когда я заговорю о теб, старается избгать всего, что только можетъ напомнить ей о теб. Откажись отъ нея, Орденеръ. Отъ любви какъ и отъ ненависти можно вылчиться.