Ган Исландец

Гюго Виктор

— Путь? — переспросилъ палачъ, выпрямляясь и отмривая нсколько саженей веревки: — путь не далекъ, сударь, и не утомителенъ. Мы все кончимъ, не длая шагу отсюда.

Мусдемонъ вздрогнулъ.

— Я васъ не понимаю.

— Я васъ тоже, — отвтилъ палачъ.

— Боже! — вскричалъ Мусдемонъ, поблднвъ какъ мертвецъ: — Кто вы такой?

— Я палачъ.

Несчастный затрясся, какъ сухой листъ, колеблемый втромъ.

— Да вдь вы пришли меня выпустить? — пробормоталъ онъ коснющимъ языкомъ.

Палачъ разразился хохотомъ.

— Это правда,

выпустить васъ на тотъ свтъ, а тамъ, смю уврить, никто васъ не словитъ.

Мусдемонъ кинулся къ ногамъ палача.

— Сжальтесь! Пощадите меня!..

— Чортъ побери, — холодно сказалъ палачъ: — въ первый еще разъ обращаются ко мн съ такой просьбой. Вы можетъ быть принимаете меня за короля?

Несчастный, за минуту предъ тмъ столь радостный и веселый, ползалъ теперь на колняхъ, пачкая въ пыли свое платье, бился головой о полъ и съ глухими стонами и мольбами обнималъ ноги палача.

— Ну, довольно, — остановилъ его палачъ: — никогда не видалъ я, чтобы судья такъ унижался передъ палачомъ.

Онъ ногою оттолкнулъ несчастнаго.

— Моли Бога и святыхъ, товарищ. Они скоре услышатъ тебя.

Мусдемонъ все стоялъ на колняхъ и, закрывъ лицо руками, горько плакалъ.

Между тмь палачъ, поднявшись на цыпочки, продлъ веревку въ кольцо свода, вытянулъ ее до пола, снова продлъ въ кольцо и завязалъ петлю на конц.

— Ну, я готовъ, — сказалъ онъ осужденному, окончивъ свои приготовленія: — а ты распростился ли съ жизнью?

— Нтъ, — вскричалъ Мусдемонъ, поднимаясь съ полу, — это невозможно! Тутъ должна быть ужасная ошибка. Не можетъ быть, чтобы канцлеръ Алефельдъ оказался такимъ подлецомъ… Я нуженъ ему… Не можетъ быть, чтобы васъ послали ко мн. Выпустите меня, бойтесь навлечь на себя гнвъ канцлера…

— Да разв ты самъ не назвалъ себя Туріафомъ Мусдемономъ, — возразилъ палачъ.

Узникъ молчалъ нсколько мгновеній.

— Нтъ, — вдругъ вскричалъ онъ: — я не Мусдемонъ, меня зовутъ Туріафъ Оругиксъ.

— Оругиксъ! — вскричалъ палачъ: — Оругиксъ!

Поспшно сорвалъ онъ парикъ, скрывавшій черты лица осужденнаго, вскрикнулъ отъ изумленія:

— Братъ мой!

— Твой братъ! — изумился Мусдемонъ съ стыдомъ и радостью. — Такъ ты?..

— Николь Оругиксъ, палачъ Дронтгеймскаго округа, къ твоимъ услугамъ, братецъ Туріафъ.

Осужденный кинулся на шею къ палачу, называя его своимъ дорогимъ, милымъ братцемъ; но эта братская встрча не растрогала бы свидтеля. Туріафъ ластился къ Николю съ притворной боязливой радостью, но Николь глядлъ на него съ мрачнымъ смущеніемъ. Можно было сказать, что тигръ ласкается къ слону, придавившему ногой его брюхо.

— Какое счастіе, братецъ Николь!.. Какъ я радъ, что встртился съ тобою!

— Ну, а я такъ не радъ за тебя, Туріафъ.

Осужденный, длая видъ, будто не слышалъ его словъ продожалъ дрожащимъ голосомъ:

— Безъ сомннія, у тебя есть жена, дтки? Позволь мн обнять мою дорогую невстку, моихъ милыхъ племянничковъ.

— Толкуй! — пробормоталъ палачъ.

— Я буду

имъ вторымъ отцомъ… Послушай, братецъ, вдь я въ сил, въ милости…

Братецъ отвтилъ зловщимъ тономъ:

— Да, былъ когда то!.. А теперь жди милости отъ святыхъ, у которыхъ ты наврно выслужился.

Послдняя надежда оставила осужденнаго.

— Боже мой, что это значитъ, дорогой Николь? Встртившись съ тобой, я увренъ былъ въ своемъ спасеніи. Подумай только: одно чрево выносило насъ, одна грудь вскормила, одн игры забавляли насъ въ дтств. Вспомни, Николь, ты вдь братъ мой!

— До сихъ поръ ты объ этомъ не помнилъ, — возразилъ мрачно Николь.

— Нтъ, я не могу умереть отъ рукъ родного брата!..

— Самъ виноватъ, Туріафъ. Ты самъ разстроилъ мою карьеру, помшавъ мн сдлаться государственнымъ палачемъ въ Копенгаген. Разв не ты спровадилъ меня въ это захолустье. Если бы ты не былъ дурнымъ братомъ, ты не жаловался бы на то, что теперь такъ тревожитъ тебя. Меня не было бы въ Дронтгейм и другой палачъ расправился бы съ тобой. Ну, довольно болтовни, братъ, пора умирать.

Смерть ужасна для злодя по тому же, почему не страшна для добраго. Оба разстаются со всмъ человческимъ, но праведность освобождается отъ тла, какъ отъ темницы, а злодй теряетъ въ немъ крпость.

Осужденный катался по полу и ломалъ себ руки съ воплями, боле раздирающими, чмъ скрежетъ зубовный гршника.

— Милосердный Боже! Святые ангелы небесные, если вы существуете, сжальтесь надо мною! Николь, дорогой Николь, именемъ нашей матери умоляю тебя, не лишай меня жизни!

Палачъ указалъ ему на пергаментъ.

— Не могу, я долженъ выполнить приказъ.

— Онъ не касается меня, — пробормоталъ съ отчаяніемъ узникъ: — тутъ говорится о Мусдемон, а не обо мн. Я Туріафъ Оругиксъ.

— Полно шутить, — сказалъ Николь, пожимая плечами: — я отлично понимаю, что дло идетъ о теб. Впрочемъ, — добавилъ онъ грубо: — вчера ты не призналъ бы своего брата, Туріафъ Оругиксъ, а потому останься для него и на сегодня Туріафомъ Мусдемономъ.

— Братецъ, милый братецъ, — стоналъ несчастный: — ну, подожди хоть до завтра! Не можетъ быть, чтобы великій канцлеръ подписалъ мой смертный приговоръ. Это ужасная ошибка. Графъ Алефельдъ души не чаетъ во мн. Клянусь теб, Николь, не длай мн зла!.. Скоро я снова войду въ милость и тогда вознагражу тебя за услугу…

— Однимъ только ты можешь наградить меня, Туріафъ, перебилъ палачъ: — я уже лишился двухъ казней, на которыя сильно разсчитывалъ; бывшій канцлеръ Шумахеръ и сынъ вице-короля ускользнули изъ моихъ рукъ. Мн ршительно не везетъ. Теперь у меня остался Ганъ Исландецъ и ты. Твоя казнь, какъ ночная и тайная, принесетъ мн двнадцать золотыхъ дукатовъ. Такъ не противься же, вотъ единственное одолженіе, котораго я жду отъ тебя.

— Боже мой!.. — глухо застоналъ несчастный.

— Правда, это одолженіе будетъ первое и послднее, но за то общаю теб, что ты не будешь страдать. Я по братски повшу тебя. Ну, по рукамъ что ли?