Ган Исландец

Гюго Виктор

Презрнный, не сопротивляясь, безмолвно сошелъ съ своего мста и переслъ на позорную скамью, осыпаемый проклятіями народа.

— Судьи, — сказалъ епископъ: — трепещите и радуйтесь. Истина, обнаруженная передъ вами, подтвердится сейчасъ показаніемъ тюремнаго духовника, нашего достойнаго брата Афанасія Мюндера.

Дйствительно, епископъ явился въ сопровожденіи Афанасія Мюндера, который, поклонившись своему пастырю и трибуналу, по знаку предсдателя началъ:

— То, что я скажу, сущая правда. Да накажетъ меня Господь, если произнесу хоть одно слово не съ добрымъ намреніемъ! Постивъ сегодня утромъ въ темниц

сына вице-короля, я уже былъ убжденъ въ невинности этого юноши, хотя вы и осудили его, основываясь на его признаніи. Но вотъ, нсколько часовъ тому назадъ я позванъ былъ подать послднее утшеніе несчастному горцу, такъ безжалостно пораженному на вашихъ глазахъ и котораго вы, уважаемые судьи, осудили на смерть, видя въ немъ Гана Исландца. Вотъ что онъ открылъ мн на смертномъ одр: „Я не Ганъ Исландецъ и жестоко наказанъ за свое самозванство. Принять на себя это имя подкупилъ меня секретарь великаго канцлера, по имени Мусдемон, который назвавшись Гаккетомъ, подготовилъ бунтъ рудокоповъ. Мн кажется, онъ одинъ виноватъ во всемъ этомъ дл“. Затмъ, получивъ мое благословеніе, онъ просилъ меня, не теряя времени, сообщить трибуналу его предсмертное признаніе. Богъ мн свидтель, что я въ точности выполнилъ его просьбу, и да поможетъ мн спасти невинную кровь.

Священникъ замолчалъ, снова поклонившись епископу и судьямъ.

— Ваше сіятельство, — сказалъ епископъ, обращаясь къ предсдателю: — вы видите теперь, что не ложно одинъ изъ моихъ кліентовъ указывалъ на сходство Гаккета съ вашимъ секретаремъ.

— Туріафъ Мусдемонъ, — спросилъ предсдатель новаго подсудимаго: — что можете вы сказать въ свое оправданіе?

Мусдемонъ устремилъ на своего господина взгдядъ, оледенившій кровь въ жилахъ Алефельда. Прежняя самоувренность вернулась къ нему и посл минутнаго молчанія онъ отвчалъ:

— Ничего, ваше сіятельство.

Предсдатель продолжалъ измнившимся, слабымъ голосомъ:

— И такъ, вы сознаетесь въ преступленіи, взводимомъ на васъ? Признаете себя виновникомъ заговора противъ государства и противъ Шумахера?

— Да, ваше сіятельство, — отвтилъ Мусдемонъ.

Епископъ всталъ:

— Господинъ предсдатель, чтобы не осталось никакого сомннія въ этомъ дл, прошу васъ спросить, не имлъ ли подсудимый сообщниковъ.

— Сообщниковъ! — повторилъ Мусдемонъ.

Одну минуту онъ повидимому находился въ нершимости. Страшное безпокойство изобразилось на лиц предсдателя.

— Нтъ, господинъ епископъ, — отвтилъ онъ наконецъ.

Признательный взглядъ предсдателя встртился съ его взглядомъ.

— Нтъ, — повторилъ Мусдемонъ съ большей твердостью: — у меня не было соучастниковъ. Изъ привязанности къ моему господину, который ничего не зналъ о моихъ планахъ, я устроилъ заговоръ, чтобы погубить его врага Шумахера.

Взгляды предсдателя и подсудимаго встртились снова.

— Ваше сіятельство, — продолжалъ епископъ: — такъ какъ у Мусдемона не было сообщниковъ, вы должны признать невинность барона Орденера Гульденлью.

— Да, уважаемый епископъ, но зачмъ же онъ самъ назвалъ себя преступникомъ?

— Но, господинъ предсдатель, вдь и горецъ, не жаля своей головы, утверждалъ, что онъ Ганъ Исландецъ. Одинъ Богъ вдаетъ, что творится въ глубин человческаго сердца.

Орденеръ вмшался.

— Господа судьи, такъ какъ теперь найденъ истинный виновникъ, я могу открыть вамъ

мою тайну. Да, я ложно взвелъ на себя преступленіе, чтобы спасти бывшаго канцлера Шумахера, смерть котораго оставляла беззащитной его дочь.

Предсдатель закусилъ губы.

— Мы требуемъ отъ трибунала, — сказалъ епископъ: — чтобы имъ провозглашена была невинность нашего кліента Орденера.

Предсдатель отвчалъ знакомъ согласія, и по требованію главнаго синдика, судъ разсмотрлъ содержимое таинственнаго ящика, въ которомъ находились только дипломы и грамоты Шумахера съ нсколькими письмами Мункгольмскаго узника къ капитану Диспольсену, письмами, исполненными горечи, но не преступными, и которыя непріятны были одному лишь канцлеру Алефельду.

Въ то время какъ любопытная толпа тснилась на крпостной площади, нетерпливо ожидая казни сына вице-короля, а палачъ беззаботно прохаживался по помосту эшафота, судъ вышелъ изъ залы и посл короткаго совщанія, предсдатель едва слышнымъ голосомъ прочелъ приговоръ, осуждавшій на смерть Туріафа Мусдемона и возстановлявшій Орденера Гульденлью въ его прежнихъ правахъ и отличіяхъ.

XLIX

Остатки полка Мункгольмскихъ стрлковъ размстились въ старой казарм, уединенно расположенной на обширномъ четырехугольномъ двор внутри крпости. Съ наступленіемъ ночи вс двери этого зданія по обычаю были заперты, въ немъ собрались вс солдаты за исключеніемъ часовыхъ, разставленныхъ на башняхъ, и караула у военной тюрьмы, примыкавшей къ казарм. Въ этой тюрьм самой надежной и наиболе охраняемой изъ всхъ тюремъ Мункгольмскаго замка, находились двое осужденныхъ, которыхъ утромъ ждала вислица, — Ганъ Исландецъ и Мусдемонъ.

Ганъ Исландецъ былъ одинъ въ своей темниц. Онъ лежалъ на земл, въ оковахъ, положивъ голову на камень. Слабый свтъ проникалъ сюда сквозь четырехугольное ршетчатое отверстіе толстой дубовой двери, отдлявшей тюремную келью отъ сосдней комнаты, откуда несся хохотъ и ругательства сторожей, звонъ опорожниваемыхъ бутылокъ и стукъ костей, бросаемыхъ на барабанъ.

Чудовище молча ворочалось въ темнот, то сжимая кулаки, то корча ноги и кусая желзныя оковы.

Вдругъ онъ позвалъ сторожа, который не замедлилъ появиться у ршетчатаго окошка двери.

— Что теб нужно? — спросилъ онъ разбойника.

Ганъ Исландецъ поднялся на ноги.

— Я прозябъ, товарищъ. Лис жестко и сыро на камняхъ; дай-ка сюда охапку соломы и огня, чтобы погрться.

— Изволь, отвтилъ сторожъ: — отчего не сдлать маленькаго одолженія бдняг, котораго завтра повсятъ, будь онъ самимъ исландскимъ демономъ. Я исполню твою просьбу… Есть у тебя деньги?

— Нтъ.

— Нтъ! У тебя, знаменитйшаго вора во всей Норвегіи, нть въ карман какого нибудь несчастнаго дуката?

— Нтъ.

— Какихъ нибудь мелкихъ королевскихъ экю?

— Нтъ, говорю теб!

— Даже аскалона?

— Ровно ничего. Даже не на что купить крысьей шкуры или человческой души.

Сторожъ покачалъ головой.

— Ну, это дло другое. Ты напрасно жалуешься, въ твоей тюрьм не такъ холодно какъ тамъ, гд ты уснешь завтра, не обращая вниманія на жесткую постель.

Съ этими словами сторожъ отошелъ, выругавъ чудовище, которое снова загремло цпями, кольца которыхъ звенли, какъ бы медленно ломаясь отъ порывистыхъ движеній.