Гарабомбо-невидимка
Шрифт:
– Что она говорит, Бернардо?
– Не разберешь. То горько, то нет.
Он заплакал.
– Что будет с детьми? У меня семь ртов, Гарабомбо! Может, мы неправы? Может, нам на роду написано быть рабами?
– Если будем бояться, Бернардо, будем рабами.
– Помещики слишком сильны.
– Чинче борется в первый раз. Двенадцать человек не сдаются. Как же не выдержать нам с тобой, Бернардо?
Бустильос отер слезы.
– Прости, Гарабомбо. Худо мне очень. Пойдем!
Было семь часов утра. В какой-то забегаловке они выпили жидкого кофе, съели хлеба с сыром
– Мы решили идти, дон Клементе! Спасибо вам за все.
– Ах, жаль, нечем вам помочь! – Он пошарил в кармане. – Вот десять солей. Больше нету.
– Если не вернемся, сообщите нашим.
– Сообщу, земляки!
– Не забывайте нас.
– Не забуду.
Туман таял. Хилое солнце обретало былые силы на мокрых тротуарах. Через несколько часов, сквозь мелкий дождик, они увидели грозные, серые челюсти префектуры. Пройдя через предварилку, они подошли к справочному столу.
– Чего вам?
– Мы из Паско, сеньор. Нас ищет полиция.
Гарабомбо перекрестился над могилой Флорентино Эспивосы.
– Дон Флорентино, – плакал он. – Мансанедо предложил мне стать у них главным надсмотрщиком! Что мне делать?
Он поглядел посеребренные луной кресты. С криком пролетела сова. Словно в вихре, промелькнули перед ним лица, которые за эти годы уже стерлись в его памяти. Вот сидят в сумерках старики, вот бьются волны о тюремный остров, вот наглые столичные жандармы, вот спорят, не переставая, апристы и коммунисты. Каменное небо озарилось ослепительным светом. Могучая молния смахнула тьму, и воцарился невыносимо яркий полдень. Гарабомбо закричал в опьянении экстаза:
– Я понял, дон Флорентино! Я наконец все понял! – Бледный от волнения, он бегал среди могил. – Теперь я и впрямь стану невидимкой!
Сила входила в него, побеждая ветер, горы, звезды.
– Никто меня не увидит! Я пройду по селеньям, я войду в дома, и никто меня не заметит! Пускай за мною следят: ни контрольные посты, ни кумовья, ни шпионы им не помогут. Я стеклянный, дон Флорентино! Меня не видно! Я воздух, я тень, я дым! Меня не поймает никто!
И он почувствовал, что тело его тает, и рассмеялся так страшно, что ночные звери прервали свой отдых, свой труд, свою любовь.
Глава тринадцатая
О том, что сделал для начала Гарабомбо-невидимка
– Не ушли? – спросил Сесар Моралес.
– Как прилипли, – печально отвечал Корасма.
Семь дней они пытались пройти к дому Ловатона. Да, старик говорил правду! Выборный Санчес сообщил по начальству, что отец Часан, уезжая к своим опечаленным кумам, в Гойльярискиску, подарил аптекарю земельные права общины. Судья Монтенегро посмеялся. «Еще президент Легиа, [1] – сказал он, – аннулировал все земельные права, которые были до республики. В эти бумаги и сыра не завернешь». Но дон Митдонио де ла Торре, все Проаньо и все Лопесы заявили твердо: «Годятся эти опасные бумаги или нет, они способны зажечь искру ложной надежды». Значит, из провинции они не выйдут!
1
Легиа
В тот же вечер хозяева поставили стражу. Через несколько дней они решили собираться не в клубе, а в кафе, у Сиснероса, чтобы и пить, и следить, убивая таким образом двух зайцев.
Старик аптекарь узнал, что двенадцать важных персон поклялись не выпускать его из Янауанки.
– Где они?
– Всё на углу.
– А кто там?
– Сиснеросы, Солидоро, Эррера, Конверсьон Мальпай, – сообщил Корасма со стены.
Общинники растерянно переглянулись. Да, старику не выйти.
Был полдень. Они присели на горячие камни, под смоковницу и медленно извлекли из мешков копченое мясо и каменный сыр.
– А теперь?
– Перекусить пошли, только вместо себя поставили этих, из Уараутамбо.
– Не достать нам бумаги.
– Ах, дураки мы! – вскричал Моралес и ударил себя по лбу. – Знаю, что делать!
– А что такое?
– Как это мы забыли! Да Гарабомбо их достанет! Он-то может. Его не видно!
От волнения они подскочили.
– Где он?
– На прошлой неделе пахал у Эксальтасьона Травесаньо. Так и живет, если кто даст работу.
– Разыщите его!
Уныние как рукой сняло, как чудом смыло. Моралес и Пабло Валенсуэла вскочили на коней и отправились в Тамбопампу. Прочие остались ждать невозможного; но стражи не уходили ни днем, ни ночью. Наутро Сесар Моралес привез весть: Гарабомбо ждет приказа в Манчайяко.
– Пускай едет сюда! – приказал Кайетано.
Стая черных дроздов слетела к реке Чаупиуаранге. Гарабомбо – высокий, веселый, степенный – появился из шипастых кустов.
– Вот и я!
Он вытянулся в струнку.
– Ты нам нужен, Фермин.
– А что?
– Знаешь, где живет Хуан Ловатон?
– Еще бы не знать!
– Помещичьи ищейки стерегут день и ночь главу нашей общины. Ему не выйти из дому. Они записывают, кто к нему ходит. Дон Хуан хочет ехать в Лиму, предъявить бумаги. Его не пускают. Мы тут неделю ждем просвета, и ничего. Тебя не видно, возьми их!
– Все? – засмеялся он, словно его спросили, может ли он помочиться на глинобитную стенку.
Те, кого привел из Уачос Эпифанио Кинтана, тревожно взглянули на него. Неужели и впрямь Невидимка?
– Сейчас приду, – сказал Гарабомбо, помахал шляпой и твердо направился к дому. Корасма снова влез на стену. Те, кто из Уачос, тоже не выдержали. Выпучив глаза, смотрели они, как Гарабомбо пересекает пустырь, выходит на улицу Болоньези спускается к площади. Птичка-пустельга, поспешала к другой птичке, певчей. Солнце уже пекло. Со стены было видно, как томятся под навесом стражи. Не замедляя шагов, Гарабомбо вошел в дом, а потом неспешно вышел. Те, кто из Уачос, задрожали. Уже несколько недель, как Кинтана открыл им, что Гарабомбо из Чинче служит своим недугом общине. Они не поверили. Теперь они убедились. Гарабомбо приблизился к ним и вынул из-под пончо права на землю.