Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Подвергнув посмертной оценке судьбу свою, душу и труд, я стану портретом на стенке, и мухи мой облик засрут.

* * *

Прочтите надо мной мой некролог в тот день, когда из жизни уплыву; возвышенный его услыша слог, я, может быть, от смеха оживу.

* * *

Лечит и хандру, и тошноту странное, но действенное средство: снова

дарит жизни полноту смерти недалекое соседство.

* * *

В загадках наших душ и мироздания особенно таинственно всегда, что в нас острей тоска от увядания, чем страх перед уходом в никуда.

* * *

Поскольку наш век возмутительно краток, я праздную каждый свой день как удачу; и смерти достанется жалкий остаток здоровья, которое сам я растрачу.

* * *

В узком ящике ляжем под крышкой, чуть собака повоет вослед, кот утешится кошкой и мышкой, а вдову пожалеет сосед.

* * *

Еще задолго до могилы спокойно следует понять, что нам понадобятся силы, чтобы достойно смерть принять.

* * *

Мне жаль, что в оперетте панихидной, в ее всегда торжественном начале не в силах буду репликой ехидной развеять обаяние печали.

Усовершенствуя плоды любимых дум,

косится набекрень печальный ум

Люди воздух мыслями коптят многие столетья год за годом, я живу в пространстве из цитат и дышу цитатным кислородом.

* * *

Высокие мысли и низкие вливают в меня свои соки, но мысли, душевно мне близкие, обычно весьма невысоки.

* * *

Поэзия краткая больше близка мне — чтоб мысли неслись напролет, как будто стихи высекаешь на камне и очень рука устает.

* * *

Листаю стихи, обоняя со скуки их дух — не крылатый, но птичий; есть право души издавать свои звуки, но есть и границы приличий.

* * *

Во мне приятель веру сеял и лил надежды обольщение, и столько бодрости навеял, что я проветрил помещение.

* * *

Когда нас учит жизни кто-то, я весь немею; житейский опыт идиота я сам имею.

* * *

Из ничего вкушая сладость, блажен мечтательный поэт, переживать умея радость от неслучившихся побед.

* * *

Вовсе

не отъявленная бестия я умом и духом, но однако — видя столп любого благочестия, ногу задираю, как собака.

* * *

Пускаюсь я в пространство текста, плетя строки живую нить, — как раб, кидающийся в бегство, чтобы судьбу переменить.

* * *

А вера в Господа моя — сестра всем верам: пою Творцу молитвы я пером и хером.

* * *

Весь век понукает невидимый враг нас бумагу марать со слепым увлечением; поэт — не профессия, это диагноз печальной болезни с тяжелым течением.

* * *

Слегка криминально мое бытие, но незачем дверь запирать на засов, умею украсть я лишь то, что мое: я ветер ворую с чужих парусов.

* * *

Кому расскажешь о густом и неотвязном страхе мглистом перед натянутым холстом и над листом бумаги чистым?

* * *

Живопись наружно так проста, что уму нельзя не обмануться, но к интимной пластике холста можно только чувством прикоснуться.

* * *

Вчера я с горечью подумал, что зря слова на лист сажаю: в текущей жизни столько шума, что зря его я умножаю.

* * *

Чтобы слушать любого поэта, мне хватает и сил, и терпения, и меня уважают за это виртуозы фальшивого пения.

* * *

Твоих убогих слов ненужность и так мне кажется бесспорной, но в них видна еще натужность, скорей уместная в уборной.

* * *

Ночью проснешься и думаешь грустно: люди коварны, безжалостны, злы, всюду кипит ремесло и искусство, душат долги и не мыты полы.

* * *

Чтоб сочен и весел был каждый обед, бутылки поставь полукругом, а чинность, и чопорность, и этикет пускай подотрутся друг другом.

* * *

Лишь то, что Богу по плечу, весь век прошу я на бегу: чтобы я мог, чего хочу и чтоб хотел я, что могу.

* * *

Портили глаза и гнули спины, только все не впрок и бесполезно, моего невежества глубины — энциклопедическая бездна.